Валерий Попов - Любовь тигра [Повести и рассказы]

— Ясно... — я обернулся к хозяйке.

— Что — ясно-то? — нахально мотнув грудью, проговорила она. — Он ведь не ко мне шел, а совсем наоборот!

Она опалила меня жгучими очами.

— Ясно... а выпить у тебя есть?

Она молча накрыла на стол — видно, готовилась. Я осматривал ее гнездышко. Мой западный университетский профессор (язык не поворачивается назвать его шефом — не те отношения), часто говорит мне:

— Почему мы — вот я, например, живу в абсолютно пустой квартире (и это чистая правда), в университет езжу на велосипеде или хожу пешком, и при этом не чувствую никакой неполноценности — почему же когда к нам сюда приезжают советские люди, даже самые передовые и прогрессивные, они обязательно волокут отсюда вагон барахла — дубленки, магнитофоны, видеомагнитофоны, а при возможности еще и автомобиль? Почему мы можем жить легко и свободно, без засилия вещей, а вы не можете?

Я оглядывал квартиру... действительно, почему? Из страха, наверное.

— Меня Соней зовут! — она явилась в вечернем платье.

— Да... я помню... Саня говорил, — соврал (или сказал правду) я... точно не вспомнить. — А мне — представляться не нужно?

— Нет, — она покачала головой. — Саня очень тебя любил!

— Я его тоже.

Мы налили вина, молча, не чокаясь, выпили.

— Кстати, это я кремацию устроила ему, — скорбно произнесла она. — Он всегда говорил: не хочу нигде присутствовать в виде покойника, чтобы люди приходили, слезы лили! Исчез — и с концами! Нет меня, все!

Я смотрел на нее. Хоть она Санины слова и передала в точности, и, кстати, выполнила его последнюю волю — с тактом у нее, видимо, не все в порядке: видать, Саня приходил не за этим, а за другим — с другим как раз все в порядке. Молодец Санек! Он как бы снова вдруг ожил, новый кусок его жизни явился вдруг передо мной.

— Помню... в последнюю нашу встречу... — поддержал я беседу на соответствующем уровне, — он сказал мне: «Я был недавно в лесу. И кукушка три года накуковала мне... Причем, тюрьмы!» Ну — хохму он не добавить просто не мог. А так-то — сошлось!

Мы помолчали.

— А скажи, пожалуйста, — вскользь поинтересовался я. — Он не в отчаянии... не в прострации был, когда от тебя уходил?

— А ты видел его когда-нибудь в этой самой прострации? — усмехнулась она.

— Саню? Нет, никогда!

— Вот то-то и оно! — она улыбнулась.

— А что-то, говорят, у него с какой-то общественной деятельностью... какие-то заморочки...

— У него? — она засмеялась.

— Да, действительно...

Даже с Павловым, который вместо него ездил на все конференции, Саня умудрялся поддерживать прекрасные отношения, хотя тайком куражился над ним непрерывно. Помню, в момент полного моего отчаяния, когда я совсем уже склонялся к отъезду, я почти с мольбой обратился к Сане:

— Ну что ты якшаешься с этим подонком? Брось!

— Нельзя! Без меня он совсем оподонится!

— А с тобой — нет?

— Со мной, надеюсь, несколько медленнее, — отвечал он.

Я рассказал об этом ей — она обрадовалась:

— Это точно! Единственный, кто чему-то меня в жизни научил, — это Саня. Вокруг, особенно сейчас, все как говорят? «Все плохо!» Даже те, кто по две машины и по три видика имеют — «все плохо» говорят. Обязательный пессимизм, как Саня это называл. И ненавидел его, основным признаком слабоумия считал. «Почему это плохо все? — говорил. — Что за чушь? Почему же мы тогда живем?». Он здорово меня воспитал... он — и больше никто! Хотя разные были — и богатые, и вроде имеющие все, — но такой любви к жизни, такого оптимизма ни у кого не видела, ни у каких миллиардеров!

— Это точно! — я согласился с ней (хорошая баба!) — Он тоже нас поднимал всегда, пока у нас силы были, и даже когда кончились — тоже пытался.

— ...Надо во всем видеть что-то хорошее! — повторял он.

— Во всем? — с отчаянием говорил я. — Ну, например, в Павлове твоем есть хоть что-то хорошее?

— Есть! — сразу и убежденно говорил он.

— Ну что, что?!

— Пьянство!

— Это, по-твоему, хорошая черта?

— Убежден!.. То есть, для него — да!

— Почему это?

— Не будь он пьяницей, он бы уже такого наворотил! Все бы уже передушил! А так — не успевает!

— Да, замечательно!

Но, надо сразу отметить, что, общаясь с Павловым, Саня ни малейшей коррозии не поддавался, ничего не делал того, чего хотел от него тот. Придя директором, Павлов понял, что надо первым же делом обмарать всех — заставить, например, произносить речи.

Помню, как он обламывал меня:

— Ну я же, пойми меня правильно, вовсе не призываю тебя ко лжи! Вовсе не обязательно тебе говорить о том-то и том-то, скажи об этом и этом-то — но скажи искренне, от души!