Валерий Попов - Грибники ходят с ножами [Повесть и рассказы]

— Точно! И эту свою дорожку он видел безошибочно, как никто.

— Да, пожалуй, так. Все свои действия абсолютно гениальными считал. Восхищался непрерывно! И даже уверенно надвигающуюся импотенцию считал колоссально хитрой своей уловкой, — улыбнулась она.

Я посмотрел на нее... и судя по тому, как резко отвел взгляд, — начал влюбляться. Вообще — то и дело ловил на ней свои взгляды.

— В последнее время еще проблема возникла, — заговорила она. — Павлов меня увидел — случайно как-то встретились. И все! “Отдавай, — говорит, — бабу, а то с работы с треском выгоню — ты же меня знаешь, прописки лишу!” — “Разберемся!” — беззаботно Саня говорит. И вот — в самый последний, как оказалось, раз — абсолютно счастливый ворвался ко мне. “В жизни нет ничего радостнее, — говорит, — чем встреча с талантом, пусть даже со своим!” Сказал, что колоссальную статью написал и завтра на ученом совете будет докладывать ее. “Ну и что, — подкалываю его, — все равно же твою статью Павлов, и никто иной, в Нью-Йорке будет читать!” — “Павлов не будет, — мимоходом так говорит. — Он уже больше не директор у нас!” — “Как — не директор! Почему?” — “А почему и всегда, — небрежно так говорит. — Снова — не удержался, помочился на Литейном возле самого Большого Дома на трубу!” — “Ну, колоссально! — воскликнула я. — Значит, не выдержал! Кто же, интересно, его напоил?” — “Как “кто же”? Я, разумеется!” — он говорит. “Ну все: чайку — и к станку!” — уже в нетерпении был, к работе рвался. “У тебя пальцы все в чернилах!” — смеюсь. “И это главное мое оправдание перед богом!” — важно так говорит. Все это время подростки под лестницей на гитарах бренчали, Саня слушал, слушал, потом распахнул вдруг дверь на лестницу и запел.

— ...Ну... а потом? — не сводя с нее глаз, спросил я.

— Ну а потом... мы с ним придумывать разное стали... Мы с ним часто так вдвоем веселились — придумывали всякую чушь: как он назавтра, в белом фраке с гвоздикой, делает доклад. Павлов сидит тут же, мрачный, уже не директор, горестно думая о том, что кастрюлю с лица по утрам все труднее срывать, — плюс сухость во рту: трясет графин, оттуда вываливается лишь дохлая муха. И тут раздается треньканье балалаек, врываются присядкой два ухаря, с васильками в кепках, а за ними вплываю я, этакой подраненной лебедушкой, мелко ступая, плыву по комнате — в монисте, в кокошнике, а на расписном коромысле у меня два ведрышка с ключевой водой. Подплываю к Сане, говорю нежным голосом: “Испей, добрый молодец, водицы”. Он так, жадно прильнув, со всхлипами пьет. Отрывается, утирается. “И мне, красавица”, — Павлов хрипит. Балалаечники приплясывают, а я, вильнув этак бедром, проплываю мимо, плеща на пол, и уплываю совсем! “Так, — думает Павлов, утирая пот. — Имеются случаи оплыва красавицами, а также обноса водой... Тревожащий признак!”

— Ну... а потом? — придвигаясь к хозяйке, произнес я.

— Суп с котом! — ответила она.

— Я должен знать о друге все!

— Мечтать не вредно!

— Что за разговоры? — Я вспылил.

— ...Очень охота мне — шило на мыло... — уже оправдывалась она.

— Надеюсь — я шило?

— Похожи шутки у вас...

— Ну тем более... — прошептал я.

— И глаза похожи...

— Говори, говори...

— И руки...

Медальон в виде сердца на цепочке ритмично колотил ее в грудь, она, оскалившись, поймала его зубами, чтобы не возникал...

— Ну, все! Я помчался! Скоро зайду!

На лестнице подростки бренчали на гитарах — и я вдруг, как Саня, тоже запел.

Отличное вышло отпевание! Я выскочил на улицу. Еще ходили автобусы (или уже?). Впрочем, это не имело никакого значения — вот же насыпь, в двух шагах, перескочим за пять секунд!

Я уже приближался, огибая гаражи, как вдруг медленно наехал грузовой поезд, с убегающим лязгом буферов тяжело остановился, как железный занавес, закрыл небо — от конца до конца!

— Ах — вот так?! — Я моментально оказался наверху.

Так... ну что тут у вас? Слева от меня был железный ребристый вагон с надписью “Ждановтяжмаш”, справа — черная цистерна: “Опасно улучшенная серная кислота. С горок не спускать”.

Испугали! Я поставил ногу на сцепку. Словно почувствовав меня, поезд громыхнул. Я отдернул ногу, потом снова поставил... Испугали!

Как я мог усомниться в друге, хотя бы на минуту? Не в отчаянье, а в ликованье летел он сюда! Так и погиб. Но это ж совсем другое дело!