Валерий Попов - Грибники ходят с ножами [Повесть и рассказы]

Какая-то странная смерть, не похожая на него! С его насмешливостью и ленью ради какого черта ему могло понадобиться карабкаться на обледенелую насыпь? Странно как-то это, не похоже на него. Правда, в молодости, подвыпив, мы часто горланили песню:

Но одно дело петь, и совсем другое — карабкаться на насыпь и шагать по ней неизвестно куда, тем более Сане, наиболее далекому из нас от всякой патетики и любви к сверхусилиям. Странно это...

— Ты знаешь, — склонившись ко мне, прерывисто вздохнула Лена, — мы с Саней в последнее время довольно часто в церковь ходили... уж на всякие там праздники — это точно. — Она вдруг улыбнулась.

“Курица ты, курица! — подумал я. — Сидела в своей тухлой конторе и ничего достойного Сани так и не придумала! Это ж надо — такого человека, как Саня, довести до смиренного хождения в церковь!”

Я погладил ее по голове.

...Да — шагать куда-то по шпалам он навряд ли мог, непонятно куда и зачем... но тогда, выходит: стоял... и ждал? Неужели все-таки довели, неужели было совсем так уж плохо? Ведь совсем не похоже на него — жизнерадостный, главное, хитрый мужик! Неужели?

— Ты знаешь, — прошептала Лена, — Саня в последнее время серьезно в общественную жизнь ввязался... даже кандидатуру свою на выборах собирался выставлять... поэтому последние ночи перед выдвижением он на всякий случай дома не ночевал — мало ли что? Борьба сейчас знаешь какая?! Вот, наверное, ему и сделали!

Саня — и общественная деятельность. Это что-то странное. На него что-то непохоже, чтобы он всерьез этим занимался, — слишком хитер. Другое дело — плел, чтобы дома не ночевать... это уже ближе.

Я вдруг оживился.

— Ну-ка, орлята, нальем!

— Ты знаешь, чего я боюсь? — тихо сказала мне Лена.

— Да теперь — чего уж бояться? — бодро проговорил я.

— Боюсь, что Павлов появится! — проговорила она.

— Как? — Я подскочил на стуле. — Разве он... снова к вам ходит?

— Звонил, что придет!.. Это временно у него, понятно. С директоров ведь сняли его...

— Сняли? Колоссально! — воскликнул я.

— Сняли! — кивнула она. — Да это так... временно, конечно... своего они в обиду не дадут — скоро назначают его генеральным директором какого-то банно-концертного комбината... но пока что он формально не начальство... так что может зайти.

Вот это сюрприз! Уж кого бы я не хотел тут видеть, так это Павлова! Именно из-за него — не из-за кого-либо другого — я оказался там, где оказался... и с Саней явно что-то произошло не без участия этого типа.

...В нашу, как говорится теперь, команду Павлов влился, а точнее, вломился курсе на третьем. В те годы почему-то было можно, когда тебя выгоняли за неуспеваемость, перевестись на тот же курс в другой вуз, и Павлов широко этой возможностью пользовался — наш вуз был в его блужданиях уже третьим или четвертым. По всем признакам, к нашей компании он не имел ни малейшего отношения, но почему-то упорно — как он упорно проникал всюду — проникал и в нее.

У нас была тогда такая дурацкая хохма — вдруг все начинали говорить одному: “Слушай... а ты чей друг?” — и отталкивать его ладошками в сторону. Чаще всего мы это проделывали с Павловым, но он при этом совершенно не считал себя ущемленным — просто такая веселая игра! — и глядишь, через полчаса он уже выталкивал кого-нибудь из нас и громко, заразительно хохотал.

Когда мы закончили вуз, мы все, не сговариваясь, думали, что теперь, когда Павлов одолел столь тяжкий рубеж, он отправится куда-нибудь отдохнуть и умственно подлечиться — настолько преддипломные и дипломные испытания иссушили и без того нещедрые мозговые его запасы. К нашему полному изумлению, он был взят в аппарат управления, и на очень неслабую должность, и буквально лет через пять, когда мы в своем чахлом институте получали по сто десять рублей и маялись в автобусах, — Павлов получил отдельный кабинет и пост руководителя всех зрелищных мероприятий города, и уже снисходительно звонил нам и предлагал: не хотим ли мы посетить какой-нибудь совершенно недоступный концерт какой-нибудь замечательной зарубежной звезды?

Но тут, на самом взлете карьеры, с ним произошла маленькая неприятность. В яркое дневное время, абсолютно не таясь, он публично помочился на водосточную трубу Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина. То, что он был при этом абсолютно пьян, почему-то было посчитано не смягчающим фактором, а отягчающим. Конечно, подобное неоднократно случалось с ним и раньше, например — многократно за время учебы в вузе, но тогда этому не придавалось такого значения, поскольку он не занимал столь выдающегося положения. Теперь же он был безжалостно снят со своей синекуры, и после примерно двухнедельной паузы мы с ужасом узнали, что его назначают... директором нашего института, специально отправив для этого на пенсию престарелого профессора Усачева. Человек, писающий на трубу, по мнению управленцев, зрелищами заниматься больше не мог; но для нашего научного института, как они посчитали, подходил в самый раз.