Валерий Попов - Тетрада Фалло

— А кем вы приходитесь... девочке? — Он заинтересованно сверкнул глазом.

Я молчала. О моих глубоких чувствах тут, видимо, не время говорить... а больше мне сказать нечего.

— Марина... преподаватель, — пришла мне на помощь Изергина.

Гришко еще некоторое время разглядывал меня — мол, какие нежные преподаватели пошли. Даже странно.

— Ну что ж, — наконец проговорил он. — Тогда я тем более ценю ваши переживания. Что я могу сказать?

На гладком его лице впервые за этот час появились некоторые сомнения.

— Вообще, — произнес он, — есть безопасный выход. Операция по Блелоку. Без остановки сердца... даже не прикасаясь к нему. Эта операция уменьшает задыхание и дает возможность ребенку расти и развиваться до тех пор, пока он не окрепнет, и ему с меньшим уже риском может быть сделана кардинальная операция на сердце по тетраде Фалло. Но эту операцию, я думаю, и у вас можно сделать — при чем здесь Америка? — Он повернулся к разнаряженному Грине, который восседал в центре президиума и казался чуть ли не главным. Гриня глянул холодно и как-то недоуменно.

— Вот именно, — произнес он, — тогда я не понимаю, при чем здесь та... высокая миссия, ради которой мы здесь? Ради которой лучшие американские хирурги, чья минута стоит тысячу долларов, бросают все и приезжают сюда?

Он обвел взглядом президиум. Солидные и наверняка заслуженные люди, которые сидели вольготно и весело перешептывались, тут как-то вытянулись, оцепенели, сделали важные лица: мол, действительно, миссия... это святое!

Какую-то, видно, власть Гриня, всего лишь уездный чиновник, над ними имел — наверное, был главным мотором всей этой акции, и все зависели от него. Один лишь Гришко имел достаточно силы и упрямства, чтобы сочувствовать мне, а не впиваться взглядом в Гриню, как все. Что Гриня сволочь и ради своей карьеры сделает все, я давно догадывалась, еще в те золотые времена, когда он был активным комсомольским работником и другом дома, а я — избалованной губернаторской дочкой. Теперь ему плевать было на меня! Главное — международная акция, полеты за океан.

Чуть сбоку от комиссии сидел какой-то человек, от которого я не могла отвести глаз, то и дело поглядывала на него. Почему такое волнение, откуда я знаю его? И тут я заметила, что он глядит на Гриню с неприкрытой ненавистью. Так же, как и я, понимает все и, в отличие от меня, может дать волю своим чувствам. Но кто он? Почему смотрит на меня? Судя по нему, он прожил бурную жизнь, в которой я вряд ли могла участвовать. Почему же злой его взгляд так волнует меня? Седая клочковатая борода, на черепе, среди примятых кудрей, лысая долина — словно прижгли утюгом. За что же он так Гриню ненавидит? Местный, наверное? Почему же я не знаю его? Или знаю? Но еще больше волновал меня Гришко — единственный тут человек, который думал о девочке, а не только об «акции» и мог чем-то конкретным помочь! Гришко молча почесывал нос. Да, большой хирург — это еще и мощная фигура, много всего, помимо хирургии, приходится продавливать своим животом. При этом делать так, чтобы все были довольны.

— Вообще, по Блелоку — не худая операция, — проговорил он. — Ну, вы все Никифорова знаете!

В президиуме все задвигались, заулыбались: видно, Никифорова не только знали — любили. Напряжение растаяло. Молодец Гришко. Еще и хитер.

— Ну так Никифоров этот, — Гришко с улыбкой повернулся ко мне, — до сих пор с Блелоком живет. В свое время родители его побоялись сердце оперировать ему — так и живет. И ничего — известная личность!

Все заулыбались. Вот родители Никифорова почему-то забоялись — а я не боюсь? Но то был их сын, а тут — чужая девочка, которую я опять почему-то смертельно полюбила?! Мало тебе одной? Остановись! Послушай хотя бы внимательно, что Гришко говорит!

— ...известный анестезиолог, профессор! — сказал он.

Все одобрительно закивали. О родном и приятном легко говорить. Всех это устраивает — тем более вопрос о том, делать или не делать Никифорову опасную операцию, давно отпал — никакой уже ответственности, ни для кого! Можно поулыбаться.

— Правда, чуть напряжения — синеет! — улыбнулся Гришко, и все тоже заулыбались. Для профессора это, видимо, уже не трагедия, а так, штришок, за который, может, еще сильнее уважают его.

— Когда на операции стоит — синий весь! — почти радостно сообщил маленький лысый человечек, и все засмеялись. Просто какой-то праздник у них!

— Но правда, не знаю, — Гришко снова взял в свои руки штурвал. Улыбки погасли, все снова серьезны. — Не знаю, — он глянул на Ксюху, которая снова стала икать, — как нашей красавице... пойдет ли синий цвет? Ей ведь женихов надо искать! — Все снова заулыбались, но он вернул всех снова к серьезности. — Ну и, конечно, о том, чтобы рожать, речи быть не может. Так что Блелок — это полжизни, а не... целая жизнь.