Валерий Попов - Избранные [Повести и рассказы]

Я выполз из-под золотого утюга, раздвинул шторы. Не так жарко, как обещал луч. Пошел на кухню, надел стеганый узбекский чолпан, заварил в керамическом чайнике с узорами кок-чай, сел, скрестив ноги, на кошму. Я вовсе не считал пребывание здесь ссылкой. Впрочем, что взять с человека, которому нравится везде — даже в больнице?

«Слушай, ты где так загорел?» — «В больнице! Серьезно! Палата огромная, окна на юг — ну как не загореть?»

О, чьи-то знакомые ноги пришли. Странно — при сухом теле с торчащими врозь козьими сиськами — крепкие, сочные ноги. Что особенно возбуждает. Открыла холодильник... Что это со мной? Скользкий, солоноватый вкус. Откуда устрицы здесь? Безумие!

Я бежал между двумя упругими холмами, оскальзываясь, карабкался сразу на оба, вползал в узкий лесистый туннель. Не сон ли это. Жара в ноябре, баба — на тебе. Сон!

Вдруг она, что-то учуяв, еще с закрытыми глазами, метнулась, опрокинув табурет. Стукнула дверь в ванную и одновременно — входная.

Впрочем, Моте было явно не до нас: пот струился. Нервно задергал ванную дверь:

— Сколько же можно!

Ляля молча, покорно вышла, и лишь когда Мотя с грохотом закрылся, глянула на меня, прикрыла глаза и с облегчением дунула с нижней губы на прилипшую челку.

А ведь мы сюда приехали Мотю спасать. «Спасатели»! Долгое время не виделись с ней — и тут вдруг радостно соединились, на почве спасения. После Парижа всего два месяца прошло, а Мотя нагло заявил, причем с трибуны литературного собрания, что должен выехать в Болонью, дабы узнать — и наконец-то сказать — о своем герое «полную правду»!

— Романтик! — кто-то выкрикнул из зала его подпольную кличку.

И понеслось! «Красная Болонья» (как называют ее), но чаще — «Жирная Болонья», за царящий там культ обжорства. Не слишком ли жирно? Подросли уже молодые «романтики», которые тоже хотят искать правду в лакомых уголках, а этот объевшийся тип, перегородивший дорогу, снова мешает! Возмущению не было предела! «Доколе мы будем это терпеть? Пора очистить наши ряды!» Давно, давно пора! Не ясно только — почему все именно сейчас возжаждали «полной правды»? Внезапно прозрели? Будто не знали многие лета добродушно-насмешливую его кличку Стукач-романтик? «Где ваш Романтик опять шастает, по каким развалинам — ужин задерживает!» Будто не куражились над ним в пиццериях и тратториях, в веселых поездках: «А я так единодушно одобряю решения 19 партконференции! А ты, Мотя?» И вдруг — «прозрели»! Я демонстративно пошел с ним в буфет, демонстративно напился (я). На другое утро хотел дальше бузить, но организм мой, на мое счастье, оказался умней: почечные колики! Очутился в больнице. Об этом я, кажется, уже говорил. Отличное место: люди здесь спокойно страдали и, главное, спокойно умирали. Было чему поучиться!

«На... держи окурок». «На время, что ли?» «Насовсем!» — усмехнулся. А знал ведь, что уходит навсегда — и как держался! Отличное место!

После серии обезболивающих процедур полное, давно забытое успокоение пришло. На все свои приключения смотрел уже по-другому, смеясь. Потерял бабу? А ты что хотел? Кто единственный из всех твоих знакомых не в квартире нормальной, а на чердаке жил? Кто единственный на Мотином деле по крупному прогорел? Только ты!

— Бойтесь равнодушных! — мотин коллега, в темпе перекрасившийся на том же самом собрании, гневно вещал. — Бойтесь равнодушных! (Метя в меня.) Заблуждающиеся могут раскаяться (не сомневаюсь!), равнодушие — неисправимо!

Вот это правильно! «Бойтесь равнодушных», чьи насмешливые глазки холодно наблюдают ваши «искренние заблуждения», «глубокие раскаяния» — и не дают развернуться во всю ширь! «Бойтесь!» Опять раздухарился.

— Колоссальная баба через двор идет! — вдруг произнес мой сосед Веряскин, стоя у окна. — В смысле походки... — непонятно добавил он.

Но я понял. Первой реакции на Лялю — колоссальная баба! — всегда требовалось логическое пояснение: а почему— колоссальная? Не молодая, не красивая... «В смысле походки»? Пожалуй! Что сразу покоряло в ней — заводная пружина!

Я вскочил.

— ...и мужик с ней.

Я рухнул. Ну, ясно! На что надеяться рядом с этим, который устраивает помолвку в Париже, венчание в Японии (тогда я не знал еще, что венчание в Японии, был только уверен, что у него все будет хорошо). Как величественно на собрании держался! А ты — напился, стыдно почему-то было тебе! И куда лезешь, чердачный житель? С кем равняешься?.. К тому же недавно крупно начудил. Знает ли она? Во время очередной разлуки с ней случайно узнал, что она в Финляндии, на фотовыставке, а я — всего через залив от нее, в Доме творчества. Тут вьюга началась, и подумалось: а что я сделал, чтобы ее завоевать? Ни одного поступка не совершил — с какой стати она ко мне как-то иначе должна относиться, чем к другим? Вьюга завывала, и я вдруг решился: пойду! Надел валенки с калошами, тулуп, в котором ходил рыбу ловить, для конспирации взял коловорот... Ильич ходил через залив в Финляндию — а мне нельзя?.. Сколько там было всего — рассказывать не буду. Главное — никак от меня добиться не могли: зачем шел? Как рыба молчал! Так что откуда ей знать — если никто, кроме меня, даже не догадывается, зачем ходил?..