Валерий Попов - Избранные [Повести и рассказы]

Разочаровавшись в западном гуманизме, я продолжал свою отчаянную жизнь между ложным алкоголиком и ложным диссидентом, который никогда, кстати, диссидентом не был, а только примазывался. Я жил, как можно жить между двумя красивыми домами, красивыми — но между — то есть падая.

Кот меня, однако, не забывал. Прислал еще какую-то баронессу, которая, увидев на вешалке мою драную шапку, в ужасе отшатнулась. Оказалось, их несколько-миллионный фонд занимается защитой бездомных котов. А тут — эта шапка! С трудом я выкрутился, сказав, что шапка не моя, забыл художник Гаврильчик. В том, что мой кореш Кот прислал именно защитницу котов, я увидел изощренное издевательство в его духе. Сама же Котесса на меня просто не реагировала, меня словно и не было рядом с ней: что значит европейская четкость программы! Я хотел было уцепиться буквально за хвост кота, вспомнив, что мой кот как раз неделю назад сбежал и в программу вписывается... но гоняться за собственным котом и умолять его поделиться мясом? В этом есть что-то странное, как, впрочем, и в самих программах этих организаций. Наглые коты, обласканные миллионерской помощью, сыто завывали в ночи; вокруг гремело под ветром кровельное железо, а у меня бурчало в животе...

Так что с презренным металлом Мотя подоспел как нельзя более кстати!

— Да не возьмут меня в издательство! Запрещенный я!

— Со мной можете ни о чем не беспокоиться! — надменно проговорил он.

На следующий день мы с Мотей очутились среди сдержанной роскоши Лялиной конторы: полированное дерево, шлифованный мрамор. Неужели что-то получится и я смогу сюда ходить?

Душа клокотала.

Ляля, бывшая Мотина жена, в строгом сером костюме, с низкой прилипшей челкой и слегка втянутыми пористыми щеками, смотрела на нас мрачно и решительно.

— Рассказывайте вы! — сказала она мне, как только Мотя открыл рот.

— Но мои заметки... исследования... — гундосил Мотя.

Ляля даже не повернулась к нему. Понятно, в общем, почему они разошлись.

— Если у вас есть что сказать — говорите. Если нет — выбирайте из списка.

Серия «Пламенные борцы». Вот почему Мотя застенчиво обошел мой конкретный вопрос.

— Любая незачеркнутая фамилия — ваша. Кстати, совсем не представляю, что могло вас привести к нам.

«Ты! Твой голос», — должен был бы ответить я.

Она поняла это, и потом у нас не было проблем с чтением мыслей: они возникали как бы одновременно в наших головах.

— ...Список, — напомнила она.

—Ах да! — я обратился к списку и для приличия, помедлив, ткнул пальцем. — Вот!

Ляля мрачно усмехнулась:

— Ну что ж.

И тогда красный, разъяренный Мотя буквально вышвырнул меня в коридор.

— Вы... соображаете?

— А что?

— Да это же палач! — зашептал Мотя.

Палач?.. Зачем тогда сюда привел?

Мы вернулись в комнату. Ляля с тяжким вздохом наблюдала за нами. Мы посмотрели с ней друг на друга.

— Тыкайте пальчиком осторожнее. Не промахнитесь, — усмехнулась она.

Я ткнул — и снова взбешенный Мотя выволок меня в коридор.

— Ты что?

— А что?

— Ты знаешь год его смерти?

— ...Тридцать седьмой?

— Знаешь — или угадал?

— Угадал. А другие-то — есть? Чтобы не жертвы и не палачи?

— Разумеется, есть!

Мотя, как бы волнуясь, стал раскуривать старинную трубку. «Интересно, — подумал я, — за это шоу кто-нибудь приплачивает, или он выступает по вдохновению, просто как порядочный человек? Вероятнее всего — и то и другое».

Тут решительно вступила Ляля — строгая, подтянутая, с папиросой в зубах.

— Долго ты еще будешь... как вошь на стекле? Человек пришел заработать.

— Ради бога, не демонстрируй свой цинизм! — вскричал Мотя, взволнованно прижимая пальцы к вискам.

Да, нелегко было ей с ним. Горячо сочувствую!

Наконец, после еще нескольких вбеганий-выбеганий мы выбрали некоего Глеба Зазубрина, студента-технолога, теоретика и немножко практика рабочего движения. Арестовывался лишь однажды, в двадцать втором мирно умер. Не жертва и не палач — хотя, возможно, просто не успел стать тем или другим, а верней, — сразу и тем и другим, как у них было принято. Такого приличного революционера мог раздобыть только Мотя, с его тягой к лени и комфорту и с его связями: даже на раздаче революционеров сидела его собственная, хоть и бывшая, жена. Уютно живет!

— Мне кажется — это порядочный человек! — с пафосом произнес Мотя, когда мы вышли.

«Но за порядочного-то, наверное, много не заплатят», — уныло подумал я, но своими циничными размышлениями делиться не стал.