Валерий Попов - Избранные [Повести и рассказы]

— Вот! — он назидательно поднял прокуренный палец. — Так и закладывалось наше подсознание! Что еще?

— Ну... некоторые произведения, не помню названий. Как бедный мальчик в западной, понятно, стране чистил пароходные трубы и котлы. Специально его не кормили, чтобы тощим был! И вдруг — вероятно что-то поел — в топке застрял! А пароходу плыть! А мальчик застрявши! Ну, собрались жирные капиталисты и решили: разжечь котел!

— Так! — Кот кивал, попыхивая.

— Еще. Из своей бедной каморки ночью исчезает умирающий безработный, бывший каменотес. Полиция сбилась с ног: видно, задумал что-то против капитализма! Утром он появляется, насквозь промокший, окончательно умирающий. Перед смертью просит его приподнять, и все с ужасом и восторгом видят на горе перед окнами огромные буквы: «СТАЛИН». Высек, в последнюю ночь!

— Так. — Кот все одобрительней кивал. — Поздний период. Западный цикл. За ночь доклад напишешь? Может, успею тебя вставить. У нас есть еще одно место? — повернулся к своим соратникам.

— Есть, кажется, — ревниво произнес Застульчак, бывший фекалист.

— Не кажется, а сделай!

Застульчак затрясся.

А я стоял и смотрел, как крепкие люди вежливо вытесняют фекалистов и вампиристов из зала.

И тут появилась Ева, совершенно раздрызганная и, по-моему, сильно выпившая:

— Я блядь! Иди сейчас в номер — будешь меня е...ть!

Все отшатнулись. Вот это да!

Если все вокруг погрязло в коварстве — единственный путь — самосожжение! Ева, Ева! Как же так можно? Но на этой твердости немецкая жизнь, наверное, и стоит.

— Ну... сделаешь? — проводив Еву взглядом, спросил Кот.

— Нет. Не осилю, пожалуй.

— Ну, смотри. Как ты вообще живешь?

— Отлично! На паромах вот езжу!

— А кто паромщик?

— Вот. Паромщица.

Луша со своими корешками уже присоседилась. Тех, кто рядом с Котом, не выгоняли. Чует, куда ветер! Сказала, что согласна. «На что ты согласна?» Согласна — быть не миллионершей, не прогрессивной журналисткой, а талантливой молодой ученой, ездящей по конгрессам.

— Возьми ее! — я выдвинул Лушу, демонстрируя достоинства.

— Сталинистка? — прищурился Кот.

— Да, — твердо ответила Луша. — Считаю, что самым сильным наше государство было именно тогда!

Вот и славное ее комсомольское прошлое пригодилось!

— Ну, молодежь нам нужна... — замурлыкал Кот.

Тут мафиози застенчиво вмешались: есть ли смысл вкладывать деньги в молодую ученую?

— Есть! Конечно, есть! Далеко может пойти!

— Но чтоб это был последний вариант! — вскипел Крепыш.

«Последний»! Как только таких наивных в мафию берут?

Луша скромно потупилась.

Когда мы с ней оказались в номере Евы, та тяжко вздохнула. Видимо, Ева подумала, что наказание будет изощренно сексуальным. Как в хулиганской молодости: мчишься на одной и горячишь другую, скачущую рядом. Поскольку ситуация вышла из-под ее контроля — согласна нести любую кару. Я сам испугался, когда ее понял.

— Ева! Ты что? Вот — талантливая молодая ученая, будет заниматься с тобой. Кот одобрил. Пусть пока у тебя переночует — а там посмотришь...

Ева снова вздохнула, но с некоторым облегчением. Наказание за ее провал оказалось не таким страшным. Уж лучше сталинистка, чем сталинист, причем бывший ее любимый!

— Ну, — я обнял Еву. — Я тебя люблю.

— А я тебя.

На этом и разошлись.

В последний раз я увидел Еву с палубы парома. Сидя с «заказчиками» в шезлонгах, мы отмечали разлуку с Лушей, а я — и с Евой. Хорошо входит водка на утренней заре. Невиданное блаженство! Мы проплыли под мостом.

— Лукерья! — вдруг закричал Крепыш.

Из ворот замка, принадлежащего Еве, вышли, ведя велосипеды, две скромные девушки. Подпрыгнули, оседлали их и покатили по тропке высоко над водой в сторону черепичных крыш в узкой долине. Сошлись? Или это сверхвыдержка Евы делала картинку почти идиллической? В общем, попала Луша в твердые руки. Уже хорошо!

— Ур-ра! — закричали мы, поднимая бокалы. Сладостное расставание.

Луша машет.

Мне только не понравилось, что за девушками следила фигурка в пятнистой форме, делающая, кстати, ее более заметной, чем любой другой наряд. Ну ничего! Разберутся!

Потирая ладошки, я спустился в «Тропикано». И услышал голос, заставивший меня вздрогнуть гораздо сильней, чем я вздрагивал до сих пор. Я обернулся.

Впрочем, оборачивались все: это лицо, этот голос! Знаменитый экономист, политолог — сейчас они известны даже больше артистов. Все толпились вокруг него, но он... увидал меня.