Валерий Попов - Сон, похожий на жизнь [Повести и рассказы]

В этой книге, однако, представлены не самые смешные и не самые страшные рассказы Попова — а те самые, похожие на сны. Именно во сне бывает самая глубокая и чистая грусть — как и самое беспримесное блаженство; в этих рассказах Попов прорывается в ту реальность, о которой все мы догадываемся — и по которой вечно тоскуем. Умение прорваться туда гораздо важней искусства точно описать видимый мир. Если бы Попов умел только весело и узнаваемо воспроизвести «Нормальный ход» — он был бы обычным хорошим писателем. Писателем большим и уникальным его делает «Шаг в сторону».

Привыкнув обмениваться паролями и отзывами с любимым автором, на его юбилейное «Нарисуем» постоянный читатель уверенно отвечает:

— Будем жить!

— ...Вот про некоторых молодых говорят: «Уж пусть лучше пишет, чем пьет!» Но тебе я скажу так: лучше пей!

С таким напутствием я вышел в литературу. Конечно, не лучший старт. Маститый поэт (седые редкие космы струились на воротник вязаной бабьей кофты) с удивительным терпением слушал скучные благонравные стихи, временами внезапно кивая (или просто падая в сон?) — и только при моих стихах ожил. И даже руки стал потирать: вероятно, решив сказать что-то хорошее? И сказал!.. Что — вы уже знаете! То есть — я уже «хватил шилом патоки» литературной жизни (приведенным выше эпизодом дело не ограничилось). И, понимая, что мучиться тут всю жизнь, решил параллельно заняться чем-то полегче — для отдыха и, как это ни парадоксально звучит, для денег. Как говорил мой мудрый отец: «Лучший отдых — это смена работы». И я решил поступать во Всесоюзный государственный институт кинематографии. Все знали тогда, что из всех сфер (кроме криминальных) самые большие доходы в кино и там же восторженная любовь женщин и зависть мужчин.

— Попов.

— Я.

Ежов, великий сценарист, тяжко вздыхая, смотрел на листки моего вступительного этюда, потом — на меня.

— Выглядишь моложе, чем по анкете...

— Я и есть моложе! — бодро ответил я.

— Хорошо пишешь.

Ура! Я знал, что найдется гений, который оценит меня. И нашелся. И главное — где!

— Привык, видно, первым везде быть!

Как догадался? Кроме школьной золотой медали я ничем вроде себя не выдавал?

— А вокруг себя не видишь никого.

Опять прав! Что значит — гений. Но мне гениальность его, похоже, боком выходит? По длинному багровому лицу мастера стекали струи... страдал. По виду это походило на обыкновенное тяжкое похмелье, но по сути — это он переживал наши несовершенства... Конец?

Сверху, по склону аудитории, сквозь пыльные окна хлынул свет. Высшие силы, видимо, вспомнили про меня — правда, с некоторым опозданием. Ну что ж, и у них бывают сбои.

— ...А если заклинит, трос всегда перекусить можно — не вопрос! — сверху донеслось. Сначала я даже подумал, что с воли, из окна. Откуда в этом пыльном заведении такие речи?

— А сплести новый — два пальца...

Речь оборвалась. Я поднял голову.

«Нет, — понял я. — Здесь!»

— Хватит! — донесся неприятный голос Сысоевой, замдекана. — Рабочую жизнь ты знаешь... но писать тебе Бог не дал. А без этого — сам понимаешь.

Зашелестели собираемые в пачку бумаги. Сысоева поднялась. Ежов, вздохнув, тоже стал складывать бумаги в дряхлый портфель. Травя душу, заскрипела форточка.

— А я вот с ним буду работать! О рабочем классе будем писать! — вдруг произнес я. Все оцепенели. Рабочая тема, как топор, висела тогда над каждым художественным учреждением. Не будет — вообще могут закрыть. И все это знали. Вот так!

Ежов весело крякнул. И я понял суть его радости: хоть не бессмысленно день прошел, хоть будет что рассказать друзьям-гениям, когда они соберутся вечером за столом. А для писателя день без сюжета — потерянный день.

— Берешься?

— Да!

Никогда тяги к рабочему классу раньше за собой не замечал.

— Железно?

— Абсолютно.

Ежов уже по-новому поглядел на меня.

«Нет добросовестней этого Попова!» — говорила наша классная воспитательница Марья Сергеевна, но говорила почему-то с тяжелым вздохом.

— Вдруг откуда ни возьмись... — донеслось сверху. Это «спасенный» так прореагировал! Конечно, все, включая, я думаю, Сысоеву, знали неприличное продолжение этой присказки. Договорит? Тогда даже Ежов не сможет ратовать за его зачисление... В этот раз пронесло — продолжения не последовало.

— Ну-ну! — произнес Ежов. От его сонного оцепенения не осталось и следа. — А не горячишься? — спросил у меня. — Этого я знаю! — Он глянул наверх. — Хомут еще тот!