Валерий Попов - Сон, похожий на жизнь [Повести и рассказы]

А я-то считал, что это, наоборот, он виновник перемен.

— Да... жизнь обломала меня! — произнес Коля-Толя скорбно, имея тут в виду многое, в том числе и недопроявленный аристократизм.

У Никиты тоже все смешалось. По женской линии матери Никита барон, барон Бьердерлинг — один из них установил, как утверждал Никита, памятник Пржевальскому в Александровском саду. По отцу мама — Гнучева. Фамилия полицмейстера, в честь которого мост через Мойку на Невском назывался одно время Полицейским. Коля-Толя тоже аристократ... в худшем случае — незаконный, сброшенный в таз на воде. Приемный отец его — оглохший молотобоец-коммунист... Папа Никиты, Аркадий Дубрович, не пришедший с войны, — еврей по национальности... Все тут наше, родное сплелось... Так куда же нам плыть?

Коля-Толя, однако, решительно снял со стеллажа подшипник, протер рукавом.

— Все! Сейчас поплывем!

Мы пошли обратно.

— Ты соображаешь, нет? — попридержав Никиту, я зашептал: — Чтоб человек из таза нами командовал! Куда мы поплывем?

Ус Никиты задергался... «Ты вообще не веришь ни во что!» Все ясно!

Вперед, значит? Аристократические замашки до добра не доведут... «Два мудреца в одном тазу отплыли в страшную грозу...» Да чего уж там — два! Трое!

Мы спустились на катер. Стук молотка по железу не разбудил бурлаков. Мы разъяли крестовину, гибко соединяющую части карданного вала, выколотив из пазов оси старого подшипника, вколотили новый, снова зажали стопорными кольцами... Плывем!

Никита ткнул грязным пальцем в кнопку. Двигатель заработал. Почти уже забытый звук!

Вдруг из-под арки показалась женщина, медленно шла к нам, переваливаясь на опухших ногах.

— Погодь! — проворчал Коля-Толя.

Мы долго ждали, пока она подошла к парапету, ряду чугунных нулей. Приспущенные простые чулки, бесформенное тело в какой-то рясе, тройной подбородок и — маленькие, добродушнейшие глазки.

— Клавдея Петровна! — отрекомендовалась она нам.

— Ну — это мать моя... вроде, — буркнул Коля-Толя.

Слово «вроде» не рассердило ее.

— А... — произнес Никита.

— На вот — возьми хоть! — Она заботливо протянула через перила прозрачный пакет. В нем проглядывали веревка и мыло. Странный подарок сынку!

— Этот, что ли, прислал? — проворчал Коля-Толя, забирая пакет.

— Батя-то? — произнесла она добродушно. — Да нет, он в Усачевские бани пошел.

— Ясно! От него дождешься! — Он яростно швырнул пакет в каюту. — Да это, — счел нужным объяснить, — веревка, мыло... постирать, высушить! Ну все! Покедова! — махнул рукой.

Мы вырулили по широкой дуге.

— Еще неизвестно... откуда я приплыл! — бормотал Коля-Толя, пиная таз, валяющийся почему-то в рубке. Фактически превратил наш катер в свой таз!

Стоя за рулем, Коля-Толя гордо поглядывал на проплывающие мимо ампирные домики, некоторые с гербами на остром «скворечнике» наверху. Подбирал себе герб? Червленое поле с лентой, с изображением таза на щите, в профиль и анфас... чем плохо?

Мы вырулили тут как раз в неаристократическую часть города. С одной стороны канала по шумной Садовой гремел трамвай. За рельсами грязно желтел понурый Никольский рынок с галереей под сводами.

Справа вставал бело-голубой храм Николы Морского со знаменитой ступенчатой колокольней.

— Может, меня крестили там? — Коля-Толя взволнованно пробормотал.

Да нет. Если б крестили — в тазу бы вряд ли отправили!

Мы причалили слева, у трамвайных путей, у старого Пикалова моста. Поднялись по гранитным ступенькам, переждали грохочущий трамвай. Походили, вздыхая, вокруг рынка. Переулки вокруг были неказистые — Дровяной, Щепяной. На Никольском рынке, как видно и по известной гравюре, продавали дрова.

— Может, — Коля-Толя усмехнулся, — из полена сделали меня, как Буратино?

Думал он при этом явно о другом — о тех родителях, что «выловили» и воспитали его.

Ходили под навесом галереи. С задней стороны рынка горели синими длинными лампами маленькие зарешеченные окна. Вывеска.

— Завод «Эмальпосуда»! — воскликнул я.

Рядом был магазин. Волнуясь, мы вошли. Тазы! Те самые! Снаружи красные, белые внутри! Отсюда и выплыл? Может, ветреная работница «Эмальпосуды» и пустила его по волнам? Меня взволновало другое. Запах, жадно втянул... Точно — здесь раньше керосиновая лавка была! Помню все: жестяное корявое корыто, вделанное в прилавок, тяжело колышущийся желтоватый керосин, свисающие с поручня три жестяных уточки-ковша. Большой (мятый весь), тускло мерцающий — литровый, средний — поллитровый и маленький — четвертинка. Зачерпывали, гулко опрокидывали в бидон. Запах свежел, усиливался. Сладко кружилась голова. Сколько мы жили так! На полках таяло землистое мыло... Клавдея Петровна нас снабдила таким. Свисало мочало. Мы с Никитой тактично вышли, оставив Колю-Толю наедине с его тайной.