Валерий Попов - Сон, похожий на жизнь [Повести и рассказы]

— Вот, — Коля-Толя пытливо смотрел на них. — За ящик «Гара-Еры» оттащат вас хоть в Англию!

— Как бурлаки, что ли? — изумился я.

— Зато тихо! А зашумим — сразу накроют нас!

Уже «нас»! Щедро он делится своими бедами!

Вообще-то хотелось бы уплыть отсюда в более тихое место.

— Ну давай тогда, покупай ящик вина! — Коля-Толя вытащил его на палубу.

Как же мы Некрасову в глаза будем смотреть, после того как бурлаков наймем? «Этот стон у нас песней зовется!» — писал он про них.

— Ну? Вы что... согласны? — спросил я, не глядя в народ.

— А что? Можно, — пришел ответ.

— Ну ладно... — Мы с Никитой понуро ухватились за ящик вина, чтобы перекинуть на сушу.

— Стоп! А деньги? — Коля-Толя наступил на ящик ногой в рваном тапке.

Как-то странно! Не разобраться нам в извивах новой экономической политики. Перевоз чужого вина оплачиваем тем же вином, оплаченным нами.

— По-моему, нас вокруг пальца обводят, — пробормотал я.

— А, ладно! — Никита сказал. — Трудно, что ли, вокруг пальца обойти, если человеку это приятно?

— Логично, вообще.

Мы поставили ящик на ступени, потом Никита отсчитал Коле-Толе названную сумму.

Должен сказать, что и мне этот отдых на воде нравился — особенно после подводной лодки, железной тюрьмы.

Никита размотал чалку — довольно длинный причальный конец, и тот самый тип с шишковатым лицом, который отказывался ловить веревку, когда мы терпели тут бедствие, теперь жадно ее поймал. Потащат?

Каждый из них схватил сразу по бутылке, стал жадно пить. Даже завидно.

— Ну, а вы что ж? — добродушно сказал нам Коля-Толя.

Никита прыгнул туда и тоже присосался. Я же пытался устоять хоть на самом краешке разума.

— Так что же... нам тоже тащить?

— Ну а что же? Катер-то ваш? — Он даже удивился.

Я потер лоб. Да, нелегко разобраться в извивах рыночной экономики... Выходит — мы сами наняли себя на тяжелый, изнурительный труд за наши же деньги? Не понять. Как-то слишком стремительно вплыли мы в рыночные отношения!

— А... — неопределенно произнес я.

Коля-Толя как раз только закончил пересчитывать наш «вклад» в рыночную экономику и спрятал деньги в пиджак.

— Ну вот. А ты говоришь — подшипник! — с укором сказал он, попрекая, видимо, нас незнанием жизни, равнодушием к нуждам людей.

Заправившись «горючим», мы «запряглись».

— А ты-то чего там? — воинственно сказал Коле-Толе шишковатый.

— Так я ж за рулем! Знаю фарватер тут, слава богу! — Коля-Толя встал за штурвал.

Раньше партия была наш рулевой, теперь — этот!

Пошло не очень тяжело... хотя впечатление было, что тащим-то мы с Никитой, впереди нас канат как-то провисал.

Солнце уже село на крыши. Было, в общем, неплохо! У каждого моста мы делали привал, снова угощали себя, ну и наших коллег, разумеется, ящиком «Гара-Еры». Под мостом смело шли вброд — через ограду моста катер было бы трудно протащить... Что за прелести тут! Сенной мост, Кокушкин (где «Александр Сергеич Пушкин с мосье Онегиным стоит»), Вознесенский, Б. Подьяческий, Львиный... Когда-то давным-давно, в другой, кажется, жизни, мы проплывали под похожим мостом, с крылатыми львами... Но тот мост, кажется, назывался Банковский? Как это было давно!

С каждого «привала» мы поднимались все менее охотно — у Харламова моста мы залегли надолго. Никитушка вольно раскинулся у корней тополя, ворот расстегнут, сияют глаза. Теплое солнце плавится в воде.

— А ты знаешь — я давно мечтал так отдохнуть! — произнес Никита.

— Ты знаешь... я тоже, — ответил я.

Следующий привал оказался последним. Чего и следовало ожидать. Наши силы тоже не бесконечны. Седьмой ящик «Гара-Еры»!

Тем более — и по душе все сошлось. Никита плакал, и я знал почему. Вон там, в комнате за витым балконом, затемненной ветками тополей, он был счастлив, отдыхал от жены, от бессмысленного антиквариата. Вольготно раскидывался на драной тахте, вздыхал радостно, закуривал «Беломор». Мать его, репрессированная аристократка, тоже дымила нещадно. Беседовали, небрежно переходя с английского на французский, с французского на немецкий... С кем теперь сможет Никита так говорить? Тут скоро даже английский забудешь! Чтоб не мешать им, я выходил на балкон. Меня они тоже любили. Вера Владимировна понимала, что я стою, как щит, между Никитой и его женой — и при этом стараюсь сделать так, чтобы они не расходились. Ирка столько для Никиты делала!.. что трудно перенести.

Был у нас с Никитой загул. Но не такой. Чисто сухопутный. С дикцией у нас были нелады. «Скжт пжст гд зд пвн лрк». Попробуйте понять, что это означает всего лишь: «Скажите, пожалуйста, где здесь пивной ларек?» Но несмотря на дикцию, а точней, на отсутствие ее, Никита то и дело маме звонил. «Мама!.. докушивай шпроты!» В самом начале загула мы зашли к ней и оставили вскрытые шпроты. Взяли по рыбке — и ушли. Оказалось — навсегда... с ее точки зрения... Никита ей снова и снова звонил про шпроты — но она вдруг перестала трубку брать. И когда добрались досюда и вошли в комнату — она уже умерла. На ковре лежала, с трубкой в руке. Видно, Ирку уговаривала Никиту простить.