Валерий Попов - Излишняя виртуозность [Сборник]

— Это чувствуется. Но и она не резиновая и не вечная. Скоро и её не будет.

— Да? Плохо. Как же нам жить? У нас-то на родине никакой подпоры не будет — это точно.

— Сколько мы вам переводим денег — куда они деваются? — гневно вскричала Ева.

— Значит, есть куда деваться. Мастеров много.

Мы помолчали.

— И с кого начинают? С меня?

— Если твой лучший друг решит с тебя, значит, с тебя! — вздохнула Ева.

— Так где он?

— Таится. Трубку курит. Молчит. Понимает, что его отсутствие гораздо страшнее, чем присутствие.

Это мы давно с ним открыли: отсутствие — великая вещь! Отсутствие гораздо сильнее действует, чем присутствие. Пришедших перестают воспринимать. «Напрягают» отсутствующие — самые тревожные мысли относительно их местопребывания. Неужели?!.. А вдруг уже?!.. Этот приём — держать в напряжении именно своим отсутствием — был нами досконально разработан ещё в молодости. На каких только высочайших приёмах не блистали мы с ним своим отсутствием, наводя ужас! Но он довёл это изобретение до полного блеска: надо же держать в панике всю литературную элиту — без конкретных угроз, исключительно отсутствием. Шорох даже здесь слышен! Молоток, молоток!

— Да брось ты, Ева! Дыши спокойно! — бодро сказал я. Если Ева ещё скопытится, что будет? Спокойней надо. Хотя я в отличие от неё твёрдо знал, что, несмотря на все её отчаянные усилия, произойдёт всё-таки самое препоганейшее! Только так. Опыт показывает.

Я давно это знал, так чего волноваться? Раз друг мой теперь заправляет, сделавшись верховным жрецом, значит, хана! Это раньше наивно думали, что он такой ехидный из-за того, что советская власть нехороша. Теперь и власти нет, а ехидство растёт. Теперь от него зависим мы, стоявшие по одну с ним сторону баррикад. Надо продемонстрировать растущую свою силу — раздолбать кого-то из прежних друзей? Какие вопросы? Надо так надо. Положено человеку подниматься, расти над собой (и над нами) — давай! Я вот на такое не решаюсь, потому и отстал. Помню, как мы с ним в Питере в первый его возврат уже в качестве туриста неделю в застенках провели из-за того, что дверь в его номер выбили. Коридорная (ну, ясное дело, старая стукачка) не хотела нас пускать «с неоформленным гостем» (так она выразилась), то есть со мной. После привода, протокола нас положили на нары, освещённые почему-то синей лампочкой; потом отпустили, потом снова привезли — и так неделю. Ждали указаний, что с нами делать. Кот (с молодости его почтительно-фамильярно называли Котом) сразу резкую политическую окраску делу придал: вернулся бывший диссидент, сатрапы повязали — мстили за прошлое. Я смущённо, без нужного огонька, поддакивал. Потому что в глубине души был уверен, что и так бы нас повязали, выбей мы дверь в номер люкс, не будучи даже диссидентами. Поэтому я без энтузиазма выслушал информацию по забугорному радио о наших муках. Конечно, радовало мильтонов, что диссиденты им в лапы попались, но ведь попались не за диссидентство! И интервью отказался я дать иностранному корреспонденту: не то мог сказать. Струсил, струсил! Тогда и пошла первая трещинка. Кот говорил — преследование за инакомыслие, я считал — за буйство. Было и то, и это — каждый из нас выбрал ту составляющую, что ему ближе. Один мой друг, поэт, тоже всё время твердит, что его за талант преследуют... а на самом-то деле — за дебош. И сколько раз его берут за дебош, столько раз все слышат о его таланте. Реклама... И даже очевидная: пара фингалов — это уж наверняка.

Но раз уж пошел ва-банк... А Кот пошел: диссидентство — оно в тот год выше всего их компьютерами ценилось. Простое дело: набираешь очки, входишь в «память». Теперь о диссидентстве лучше не говорить, план по диссидентам у них выполнен давно, теперь другое подавай. На другом теперь поднимаются. На чём именно — узнай у Кота. Кот знает, но не сразу и не всем скажет. Сперва съест того, кого хочет, потом объяснит, за что, чем этот съеденный науке мешал. Меня наметил, бестолкового? Пр-равильно! Такого давно пора гнать. Шампуня три тюбика здесь заныкал — так? Тапочки белые пластикатные из ванны возьму — в баню в них буду ходить. Чем плохо? А Кот ещё обязан будет пивка поставить за то, что я единогласно одобряю его действия относительно меня, — это точно! Худо ли?

Ева ещё больше разволновалась, и как всегда при этом — хуже по-русски:

— ...когда я ещё изучалась в Мюнхене, я удивлялась — удивлялась, да — зачем вас так много здесь?

Ну что ж? Было много — станет мало.