Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [журнальный вариант]

— Это они мясом торгуют! — сказал глухо сосед сзади.

Но где же мясо?

— Ну и что, берут? — почему-то тоже глухо спросил я.

Ответа не последовало. А сам бы ты купил это снежное мясо?

И снова — одоление пространства. Все засыпало. Сколько снега у природы! Корявые яблони своими цепкими сучьями нахапали снега больше всех, застыли снеговые фигуры: пышный ангел с белыми крыльями, а напротив — всадник без головы, вернее, голова его чуть отдельно, на другом суку.

Не разберешь, где сугробы, где дома, отличают лишь торчащие черные трубы. И вдруг — на высокой палке — неожиданное объявление: «Голуби для свадеб». Есть, значит, жизнь! Но ее заносит… Какой-то городок, черный бюст на площади, глаза залеплены белым. И мои глаза, словно запорошенные, видели плохо. А чего тут видеть? И вдруг — распахнулись. Вспышка! На веревках вдоль шоссе — яркие большие цветы, попугаи на полотенцах, крокодилы, Микки-Маусы на простынях, Чебурашки. Ткацкая фабрика! Продавцы приплясывали, махали нам. Проехали! Как же так? Надо же поддерживать жизнь на земле!

На очередной станции две закутанные деревенские бабки взобрались в автобус и некоторое время сидели неподвижно, как куклы. Потом ожили, стали шарить в своих бесчисленных одежках, и вдруг — о чудо! — обе, как по команде, вытащили мобильники. Жизнь пробилась сквозь снег! «Але!.. Ну да. Еду, еду. Ты уж готовься!»

И так получилось, что нас только двое ночевало в заповеднике, в гостевом домике. Ночью приходили к дому Пушкина над темным обрывом. Дом — сарай. Никакой роскоши. И именно здесь он написал самое великое!

Утром грело уже по-весеннему, и Варя, высунув руку из варежки, крошками кормила синиц. Чирикая радостно, летели лишь к ней. А я, уверенно сотрудничая с гением (даже с двумя!), писал:

— Ну, закрывай глазки, протягивай ножки! — ласково говорила она перед сном.

— Успею еще «протянуть ножки», — отбивался я.

…А в Париж — последняя наша поездка — неудачно съездили. Холод! Странно, зимой в Михайловском было тепло, а здесь, летом… Варя плохо спала, просыпаясь, долго стояла у зеркала.

— Я, Валерий, красавица!

Последнее время часто повторяла, словно убеждая — себя.

Помню, сидели с ней на Монмартре, у маленького ресторанчика. Чистая деревня! Рядом галдела компания. К ним подошла молодая, но какая-то замотанная (во всех отношениях) женщина. Встал муж, долго разматывал на ней шаль, как на мумии. Компания чему-то смеялась. И вдруг, из какой-то очередной складки, появился ребенок! Спокойный, как кукла. И лысенький почему-то. Без чепчика. Все зааплодировали. Мама дала его кому-то на руки. Снова возникла шаль. Муж ловко наматывал — и в какой-то складке скрылся ребеночек! Мама, отсалютовав, пошла… Варя смотрела не отрываясь.

Мы оказались у «Красной мельницы» («Мулен Руж») и, продрогнув от бесприютства, подошли к большой вентиляционной решетке метро. Вроде фонтан — но оттуда бил теплый воздух. Грелись вместе с туристами и клошарами. Многие развлекались: держали пластиковый стаканчик вверх дном, отпускали — и он взлетал высоко, болтаясь в струях…

— Как наша с тобой жизнь! — сказала Варя.

Вернулись — и перестала звонить. А отвечала — так, еле-еле.

— Нас тут в Прагу зовут! — я бодрился.

— На эти экс-курсии… что-то неохота.

И вот — мы на Рейне с ней. Пофартило!

Волохонский вдруг предложил:

— Хотите?

— Да!

Заглотил наживку, даже не глядя. Его я давно уже защищал, когда Валентин хотел его съесть как левобережника. Раскололись вдруг пушкинисты на правобережников и левобережников. То есть раньше жестко считалось, что Пушкин четко по правому берегу Волги ехал, направляясь в Оренбург. Потом, когда все менялось вокруг, объявились левобережники: нет, по левому Пушкин ехал, не такой он был человек, чтобы по правому ехать! Схлестнулись! Одно время левобережники даже побеждали, как все новое, потом, как все новое, проиграли. И Валентин руку приложил, сказал, что левобережье – несовместимо… Гнобили их! А я этого не люблю, хотя мне неважно, каким берегом Пушкин ехал. Но за Волохонского и учеников его в журнале не раз вступался! И вдруг…

— Небольшая, но престижная конференция. Проводит один французский барон, к Пушкину неравнодушный, в своем замке на Рейне.