Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [журнальный вариант]

Среднюю Азию я любил. Уж мы поработали там! Сгоряча наоткрывали богатств недр, которые скоро, похоже, станут богатствами недр Казахстана, Узбекистана и Киргизстана!

Красное солнце встает, и зачем-то бегут за поездом огромные красные верблюды с жалко трясущимися на шее и на боках комьями свалянной шерсти. Одичали? Редко-редко стоят саманные (из навоза) хибары, перед каждой — печка из кирпичей, наверху казан, внизу бледное пламя. Рядом, как правило, согбенная старуха, кривоногий чумазый малыш. Вплывают порой роскошные строения — башенки, узорчатые каменные мавзолеи… Но это кладбища. Роскошь тут только загробная. Наконец — приземистая станция. Коренастые женщины в ярких шароварах продают носки из верблюжьей шерсти, варежки. И снова — пустыня. За прошлые годы навидались ее, но теперь смотрели не отрываясь. Поезжено тут! По какому замыслу такое богатство скрыто в столь скудных на вид местах? Сперва летали на самолетах — двух! — один испускает луч вниз, в недра, другой принимает его, отраженный, и уже можно понять, что в глубине. После пересаживались на автомобили — «ближе к телу», к «рудному телу». Автомобили были с радиационной защитой, самописцы с датчиками в передней части писали кривые радиоактивных аномалий: один — кривые аномалии по радиоактивному алюминию, другой — по радиоактивному железу. В машине был радиоактивный «карандаш», заряженный в степени «нормальной радиоактивности» этой местности. Вставляли его в самописец, чертили «нормальный уровень», чтобы видеть на нем отклонения, потом втыкали тот карандаш в свинцовый стакан, чтоб не «фонил», но от тряски он порою выскакивал, катался по салону, в горячке не замечали и только в гостинице чувствовали, болит голова, «хватили» от «карандаша». На потенции это, к счастью, не сказалось… или я ошибаюсь? Целая жизнь, которая, как мы надеялись, будет иметь продолжение… Нет? Фома был начальником экспедиции, а я — зам, «зам по наслаждениям», как все называли меня. Безошибочно определял, где остановиться, у какой чайханы, и вообще — чтобы все было гармонично.

И это все ради того, чтобы Глотов в опустевшем Управлении пил теплую водку?! Не бывает больших дел, которые бы заканчивались так бессмысленно. Что-то надо найти.

Тимур, наш коллега, встретил нас на вокзале в Ташкенте:

— Вай! И зам по наслаждениям к нам!

Объятия. Вид у него стал какой-то дикий. Раньше, наоборот, щеголял подчеркнутой европейскостью, фирменными джинсами, надевал даже белый костюм, а теперь как-то запылился, обветрился, больше посмуглел, глаза бегают… Какой-то басмач! Мы с Фомой тут же переглянулись: Хасан! Вылитый Хасан, торговец урюком, от которого мы только что убежали! Куда идет их страна? Неужели туда же, куда и наша?

И мы за пару дней почернели, стали раскосыми — от яркого солнца и горячительных напитков. О профессии Тимур вроде забыл. В Управление нас так и не пригласили: видимо, тоже удачно «подсдали», как и мы. Гудели мы в основном на автовокзале, при большом скоплении транспорта — и при этом, как это ни парадоксально, никуда не ехали. Какими-то правами тут Тимур обладал (чуть позже в народном словаре появилось слово «крыша»), но нам он говорил, что мы здесь потому, что тут самые лучшие в городе манты с настоящим курдючным жиром, что было правдой, пожалуй единственной, — все остальное было загадочно, мутно… как глаза Тимура. И наши глаза становились такими же. Соловея от пищи, словно кули, валялись у дастархана. Порой все-таки разлепляли глазки и бормотали:

— Когда поедем?

Тимур отвечал что-нибудь вроде:

— Резина лысая.

Резина как раз маячила перед нашим носом. Более качественной резины я не встречал. Отличнейшие колеса!.. Пожалуй, даже сняты с вездехода, в котором мы бороздили пустыню. Собрав всю волю в кулак, мы стали отодвигать манты, заявляя, что хотим уже не кушать, а ехать! Наконец Тимур нас усадил в свою белую «Волгу» — и замелькали родные просторы, которые, увы, стали уже неродными, но все равно!.. Ехали по извилистому шоссе, а не по бездорожью, как раньше. На плоских предгорьях стояли огромные стебли с засохшими бордовыми колокольчиками, сухими полупрозрачными листьями, «пастушьими сумками» с семенами — готовые гербарии! Помню, как я, выскочив из машины, собрал тут букет и, несмотря на хрупкость, довез его в Питер любимой! И все вокруг улыбались, советовали, как лучше его сохранить. А сейчас? Тимур молчал, словно и русский забыл. Да он нам ничего и не должен. Другая страна!