Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [журнальный вариант]

И тут, словно в насмешку, солнце выглянуло — впервые за столько дней. Лужи меж соснами позолотило. Пар пошел. И видим вдруг: идет по воде золотой человек. Абсолютно голый! Ближе подошел — не голый, просто в одежде, насквозь промокшей. Дождь ему нипочем. Из верхней одежды — майка, но абсолютно промокшая, прозрачная. Подошел, улыбаясь. Жос! Не изменился с годами, только возмужал.

— Ждете?

По золотым лужам, дымящимся, к «высокой фиге» его подвел.

— Вот, выскочила! — Я показал.

— Я вообще-то насчет крыльца. Но если надо, сделаем. Знаю я эту пробку. Слабая для внешнего щитка. Она должна вырубаться, когда вовсе уже пожар грозит. Тут надо на пятнадцать ампер.

— А у тебя есть такая?

— Нет. В Зеленогорск надо ехать.

— Так. И сколько же она стоит?

— Сто!

Я сходил, вынес бумажник:

— Вот.

Он с некоторым недоумением на купюру посмотрел:

— Но… надо же учитывать… и гомогенный фактор. Такая духовная ценность доверена тебе! — указал на стену.

Этим «гомогенным фактором» третировал меня! Тем более я не знал, что это такое.

— Ладно. Вот тебе еще сто. За то, что пришел вовремя!

И он исчез.

Я возил свое ухо в Питер, ложился на клеенчатую кушетку, и в ухо закапывали мне какое-то очень шумное лекарство — шипение и треск.

Однажды возвращался на электричке и вдруг мобильник зазвонил — еле вырыл его из пакетов с продуктами.

— Алле! Это Серж.

— Из Италии?

— А откуда же еще? Я рассказывал тут про твое ухо… Смеялись все…

Ну и паузы у него — валюту не экономит.

— Но не тянет на «золотое клеймо»! Больше у тебя ничего нет?

— У меня? Надо подумать. Сейчас!

Тут в вагон вошел талантливый нищий, бацнул по струнам, запел, и, когда он закончил петь, Сержа в трубке «не оказалось».

Постепенно я привык к этой жизни: возил свое ухо в Питер, слушал шумное лекарство, потом в синих пленчатых бахилах выходил на проспект, спохватившись, снимал их с ботинок, ехал домой. Снова пел талантливый нищий, но, к сожалению, ничему уже не мешал. В другие дни ездил на велосипеде за продуктами, умоляя жену не гоняться за мной, дать хоть немного свободы. Но, когда она встречалась мне, бегущая по шоссе, нервно прихрамывающая, с растрепанными седыми патлами, я не хотел, как прежде, в ярости переехать ее велосипедом, а мирно останавливался и говорил что-нибудь вроде: «Ну не ходи ты так часто на дорогу!» — «…В старомодном ветхом шушуне?» — виновато улыбаясь, говорила она.

Однажды я ехал из города и зазвонил телефон.

— Алло! Это Серж! Увы… Не проканало твое ухо — в сборник его не включили.

— А я уже вылечил его!

— А. Ну тогда — тем более, — разочарованно произнес Серж.

У станции в пивной я увидел Жоса.

— Сейчас по крыльцу поэтессы работаю, — излагал он своим собутыльникам. — Выматываюсь страшно! Особенно духовно.

А сделать так — бездуховно и быстро? Это не по-нашему?!

Я подошел к столу, уставленному бутылками:

— Как не стыдно тебе? Что ты сделал? Старые люди сидят неделю без света. И без крыльца! Две сотни слупил! «Духовно»! — Я, повернувшись, ушел.

Приближаясь к будке уже в сумерках, я вздрогнул. На террасе — свет! Отец, значит, работает — настольная лампа отца! В прошлый год часто возвращался я поздно, в темноте, и шел на свет лампы, как на маяк, — он допоздна работал! И снова горит! Побежал. Потом остановился. Назад? Надо перед Жосом извиниться!.. Ну ладно, после. На террасу вбежал.

— Работает? — спросил отца.

— Что? А. Да. Приходил. Сделал. Сказал, более мощный предохранитель поставил.

— Сделал, Веч! — Жена, сияя, сидела с книгой на коленях.

Есть все же на свете счастье и доброта!

Пошли смотреть пробку, правда, уже в темноте.

— Отлично, да. — Я пытался с земли заглянуть под стреху. Пробка стоит! Крыльцо, правда, в руинах. Но не сразу же всё! — А это что за крест он сколотил?

— А! — Нонна засмеялась. — Это он взбирался по нему.

— Все! Пошли ужинать. Гуляем!

Включили оба нагревателя, обе плитки… Ура! Держит новый предохранитель. Ура! И жена разрумянилась.

— Все! Переворачивай картошку. Схожу…

По пути в туалет на свой жалкий жучок глянул. Ну ничего. Пусть будет. Теперь нас «высший предохранитель», как Бог, хранит. Бог сохраняет все!

Спустил штаны, приготовился к блаженству… Нет. Встал, натянул. Что-то тут не то! Странный запах. Что-то горит. Через круглое отверстие заглянул в бездну. Там все обычно. В коридоре глянул на свой жучок. Безмолвствует. Не кажет больше «фиги»: закоротили ее. Выскочил на террасу. Горим! Мало того, что горит картошка — это дело обычное у нас, — пахнет горящей пластмассой. Где-то рядом. Тройник, в который воткнуты вилки холодильника и двух плиток! Схватил его, и он у меня в руке остался, прилип горящей расплавленной массой — не отлепить! Махая, бегал под соснами, потом опустил руку в ведро. Отлеплял застывшую массу и тут увидел: из-под кровли дым идет — «высшая фига» горит, но палец не выскочил. Мистика! И от стен уже дым… или пар? А как же предохранитель? Он же не пропускать должен такой ток, прерывать! Поднял крест сколоченный, приложил к стене. Мокрый! Но вскарабкался по нему. Вывинтил пробку (старая она!), а в гнезде фольга осталась — раскаленная, светящаяся. «Мастер» жучка из фольги поставил за двести рублей. Надо вырубать все! И фольгу из гнезда выковырять скорей! Стал ручкой выковыривать — основным орудием труда своего, — но, к сожалению, она оказалась металлической. Вспышка! И — тьма!