Валерий Попов - От Пушкина к Бродскому

Есть старинная гравюра у меня — это самое место, и солнце там, как сейчас, и так же тени от столбиков падают. Понял, какое время там нарисовано: половина одиннадцатого, как сейчас.

Зеленый мост красили как раз, к лету, из распылителя — я трусливо пригнулся, а Никита мужественно выкрасился в зеленый цвет.

И — мы вынырнули дальше на Мойке. Слева — Строгановых растреллиевский дворец. Справа — Дом Елисеева. В двадцатые годы — «Сумасшедший корабль», куда гениев всех согнали, чтоб были под рукой. Гумилева вот тут арестовали, когда он шел.

Слева — усадьба за решеткой. Раньше был тут Дом призрения сирот, его символ под крышей — пеликан, разрывающий грудь и кормящий своим мясом птенцов. Ныне тут учат будущих педагогов, призывая их следовать примеру пеликана.

— Там, внутри, — Никита сказал, на что-то намекая — бюст Бецкого стоит, замечательного деятеля. Между прочим — Трубецкого внебрачный сын. Трубецкой образование ему дал и имя. Фамилию. Правда, несколько сокращенную. Трубецкой-Бецкой. Так делали, для внебрачных сыновей. Елагин-Агин... Замечательный, между прочим, художник был!

Красный мост, под шумной Гороховой, тоже красили к лету. На этот раз Никита, зазевавшись, окрасился в красный цвет... Надеюсь, не в политическом смысле?

Впереди самый широкий, Синий мост, под роскошной Исаакиевской площадью. Поднебесный золотой купол Исаакия, Николай I верхом, за ним торжественный фасад ВИРа — Всесоюзного института растениеводства. После войны мама с папой из Казани сюда перевелись... и благодаря тогдашнему их порыву — я теперь здесь. Застыл торжественно. Синий мост тоже красят — свисает маляр в люльке. Пригнуться? Нет. Теперь краситься — мой черед. Я только зажмурился... Освежает! Синий мост надолго нас с небом разлучил... наконец вынырнули. Светлело постепенно, у самого выхода заиграла на своде золотая сеть от воды. Выплыли с боковой стороны ВИРа. Спасибо ему!

А вот здесь, на гранитных ступеньках, я обнимался... и помню, с кем! Тут еще и гранитный столбик стоит — но не по этому случаю, а в память наводнения, с высокой отметкой воды. Какое счастье, что не наводнение то с моим посещением этого места... кончился ВИР! Я сказал это лишь в буквальном смысле, надеюсь — не в переносном. Тьфу, тьфу, тьфу! Обидно было бы!

Маячит Фонарный мост. Здесь в Фонарной бане мы с Никитушкой мыться любили! А тут, перед красивым Почтамтским мостом, в конструктивистском Доме работников связи, «Доме работников случайных связей», как мы его называли, постигали мы тайны пола, с большим трудом. Помню, волнуясь, провожал вот к этому дому девушку. Теперь тут, видимо, детский сад? И тогда, видимо, был... Воспитательница? Не помню ее лица. Помню объятия, колотун, волнующий аромат мусорных баков. Надо бы вина выпить — жизнь свою помянуть!

На другом доме увидел совсем другой эпохи след. Надпись — «Плиссе и гофре». Наши пятидесятые... забытые больше всех!

И вот — слева нависает огромный желтый Юсуповский дворец. Юсупов тут с Распутиным расправлялся, в своем шикарном дворце. На другом берегу — однообразные конногвардейские казармы... гвардия придворных служак. Мы — свободнее!

Поцелуев мост. За ним уже места менее шикарные пошли. Обшарпанный форт на островке — Новая Голландия, голый кирпич стен. Секретный завод. В высокие ворота не заплывешь: цепь болтается у воды. Раньше тут ставили паруса. Теперь тоже кое-что ставят — по работе приходилось там бывать. Один раз в пьяном виде мой друг-художник переплыл туда через канал Круштейна, Адмиралтейский. Схватили его, скрутили. Пригрозили, что засекретят его и навек в Новой Голландии оставят. Поклялся, что зверски пьян и практически ничего не помнит, даже того, что туда приплывал... Выпустили его!

Мы плыли в задумчивости. Большой, но страшно запущенный дворец таинственного Бобринского — внебрачного сына Екатерины II и Потемкина.

— Между прочим — внебрачный сын Екатерины! — я Никите сказал.

— Я тут в секции боксом занимался! — небрежно ответил он.

Обогнули по мелкому пыльному каналу Круштейна кирпичную Новую Голландию с высокой аркой, с часовыми в будках... Дальше Мойка уже к устью текла, в область засекреченных заводов, доков и кранов. Нам не надо туда!.. Мы свернули, навалившись на штурвал, в тихий Крюков канал. И — опять выплыли к колокольне Николы Морского, но с другой на этот раз стороны. Свернули на родной уже Грибоедов канал, плыли вдоль Садовой — опять, но — в обратную сторону. Возвращаемся мы — в почти родную уже Коломну, так называется этот тихий район у пересечения канала Грибоедова и Крюкова... И вот — знакомый скособоченный дом Никитушкиной матери. Сейчас, когда уже и Никиты нет в живых, часто я вспоминаю ту нашу с ним «кругосветку»!