— Пизди, старая и дальше, авось поверят! — худо, когда враньём травят детские, слабые, неокрепшие разумы с уверением «правду говорю», тяжелее преступления не придумать. Во всяком деле есть свои дирижёры…
— Знаешь, кто?
— Знаю.
— Поделишься?
— Нет. Продолжим: «…рушились дома» определение, «рушится» касается строения высотою в треть нынешнего столичного «эмпайра» высотою в пятнадцать этажей. Твой город в поминаемые времена мог похвалиться домами большой этажности? Нет, не чему было рушиться, врёт напропалую тётя.
— С кем связался!? Если девочка жила в хибаре в один этаж трёхэтажный дом выглядел небоскрёбом. Верить старухе, будто ребёнком бегала в центр города за пять километов любоваться рущащимися домами? В бомбёжку? Рядом с трусливым мальчиком жили «героические савецкие девочки-одногодки? Презренный трус был рад любой яме, в кою мог влезть от налётов Люфтваффе, хватало звуков далёкого нытья перегруженных авиационных моторов вражеских машин, чтобы запорное кольцо заднего прохода паниковало и оказывалось исполнять команды центра:
— Не срать! — а девочка-сверстница без страха наблюдала обрушение домов!? Как не гордиться настоящей совецкой, героической, стойкой не по возрасту девочкой, коя являла пример многим взрослым? Не ребёнок, но образец мужества и стойкости перед лицом опасности и её противоположность. Что остаётся моему прошлому?
— Стыдиться и завидовать чужому героизму.
— Что и делаю семь десятков лет…
Из всего плача первыми идут «издевательства фашистов», а «страшные бомбёжки» и «рушащиеся дома» на второй позиции. Путаница в показаниях даже напрочь лишенному следовательского таланта говорит:.
— Понятно, врала старушка, но почему ответственный за выпуск товарищ не обратил внимания на такую расстановку показаний свидетельницы — загадка.
— Не иначе, как с крепкого перебора. Редакторы обычные люди и подвержены стандартным мужским слабостям. Кто осмелился заняться анализом порции очередного вранья?
— Детали в сценах фашистских издевательств отсутствуют, старушка умалчивает, а потому каждый волен заполнить плач собственными фантазиями.
— Плакальщицу «в издевательства фашистов» посвятили «товарищи» позже, сама не видела «издевательств», но кто бы посмел заявить:
— Брешет баба! — областному телеканалу плача достаточно, а всё сверх того лишнее, ненужное, вредное и опасное. Да и не могла старая женщина выбиться из общего хора о прошлом, не совсем сумасшедшая, понимала требование времени. Как однажды ввели программу на рассказы о «злодеяниях врагов» — так программа до се работает. Пусть где-то и проходят события страшнее прежних, но они чужие и не особо волнуют:
— Да, убили кого-то и где-то, но мои ужасы важнее.
Так и живём: исправно работает внешнее вещание, а что внутри каждого — держите при себе, не вылезайте не вещайте. Если бывшие совецкие люди внутри думают иное — их дело, на мысли внутреннего пользования запретов не придумали. С наружными мыслями, кои словами озвучиваются, следовало быть осторожным, а тайных мыслей чего бояться? Чай, мысли свои, не выдадут! Старушку понять можно: лошадка «Оккупация» до ныне надёжное средство передвижения из прошлого в будущее, но одно огорчает: старая лошадь, ослабевшая, но спокойная, никого с себя не сбрасывает и всегда на полкорпуса впереди в забегах на любую дистанции.
— Потому, что конкурентов нет?
— Поэтому, одна на беговой дорожке. Много сходства с «не видела, не знаю, но верую»!
«Враги издевались» — смелые возразить поднимите руку? Нет таких? Враги обязаны издеваться, назначение врагов такое, иными враги не бывают, а если не издеваются — не враги, а недоразумение. Только сочувствующий врагам, а потому и сам враг, требует детали издевательств.
Видно, «страдалица» не помнит о бомбёжках, и сто к одному, что текст выступления в старую тётю вставил дядя репортёр, а если не так — дай сверху парочку пустяшных подробностей из прошлых «ужасов». Разве не две авиации бомбили город? И если что-то помнишь из бомбёжных удовольствий — ответь: чьи налёты по длительности и злее были, чья авиация жестче вгоняла душу в пятки? Лей ныне слёзы о прошлом, не делай этого — прошлое иным не станет, не изменится ни в одном эпизоде. Слышь, «подруга дней моих суровых», знаешь, как союзнички обошлись с немецким городом Дрезденом? Не лучше, чем Люфтваффе с твоим! Но мы в плюсе, уцелели, а в Дрездене сгорели многие тысячи женщин. Разница! Авиациям стран, долбивших город «спасибо» говорить нужно, нам не досталось и сотой части, что было подарено Дрездену. «Я помню страшные бомбёжки…» — женщине взрыв бумажного пакета ужас, а от вида горящего Дрездена умерла без задержки.
Читать дальше