Сухбат Афлатуни - Рай земной

— …Они собрались, — начинает телевизионщица, — чтоб выразить протест против решения городских властей построить здесь Инновационный центр…

— Мы не против строительства центра и высоких технологий, — появляется приехавший с телевизионщиками Геворкян. — Но строительству, понимаете, должны предшествовать раскопки…

— А что говорят в мэрии?

— Что место не входит в число исторических… Абсурд!

Хочет сказать еще что-то, но камера уже уходит, и он идет здороваться и жать руки. Подходит к Натали, спрашивает о Фадюше. «Учится», — отвечает Натали. За спиной Геворкяна хлопает своими глазищами Плюша.

Геворкян поглядывает на церковных и на своих, из «Речи Посполитой».

— Раскол, — оборачивается к Плюше. — То, чего и боялся. Пойду поговорю с дьяконом. Отец Григорий!

— Больше всего, — работает сбоку телевизионщица, — решением возмущены верующие. Здесь, на этом поле, как они считают, был расстрелян почитаемый священник, иеромонах Фома…

— Он был поляком, — подают голос из «Речки» и вертят портретом. — Активистом польского землячества…

— Руки прочь от мертвых! Руки прочь от мертвых! — скандирует кто-то.

Натали щурится на вертолет над полем. Красиво, собака, летит. «Ка-26», винты противоположного вращения. Нравятся Натали вертолеты.

Прострекотал и улетел.

— Мы надеемся, — дьякон глядит, моргая, в камеру, — что с помощью властей и их понимания сможем обрести здесь эти мощи… А то, что некоторые говорят, что пострадал тут как поляк, это нельзя принять. Если мы начнем своих святых по национальному признаку делить, это такое начнется… Есть только две национальности: верующий и безбожник!

— Это вырежут, — хмыкает рядом Геворкян. — Насчет властей, может, оставят.

Говорит тихо, как знающий.

— Но ведь иеромонах Фома еще не признан святым? — продолжает телевизионщица.

— Над этим сейчас работаем, собираем материалы… Вот только разрешение на раскопки нам дайте, а то тут уже черные археологи повадились копать, скоро уже не найдешь ничего…

— Это, может, не вырежут, — задумчиво говорит Геворкян и глядит наверх.

Снова пролетает вертолет над полюшком-полем.

— То-маш! То-маш! — орет молодежь из «Речки».

— Фо-ма! Фо-ма! — откликаются из группы напротив. Группа эта как-то расширилась, видно, подъехали с других приходов.

Побуксовав в грязи, телевидение уезжает.

Часть пикетных уходит: погреться дома, потупить в телевизор. Натали быстро отпивает из фляжки. Протягивает Геворкяну. «При исполнении», — шутит Геворкян. И Плюша эта тоже носом мотает. А где ее сталкер? Слинял ее сталкер.

Ой, ну как хотите, хоспода товарышчи… «Видит бог, не пьем, а лечимся!» Ух! Хорошо, паны-коханы!

Подходит отец Гржегор, прощается с Геворкяном.

— Я им сказал, чтобы все было тихо и легально, — поглядывает на «Речку».

— Не волнуйтесь, — неуверенно говорит Геворкян.

— Столько кругом ненависти…

— Это не ненависть, — вставляет захмелевшая Натали, — это мы так живем!

Ей хочется обнять ксендза, но вовремя загорается лампочка, что монах. Поэтому в объятья к Натали попадает Геворкян.

— Ну зачем… — сопит Геворкян, пока она его жиры мнет.

— В благодарность… за Фадюшу. — Натали выпускает Геворкяна и обнимает следующую на очереди Плюшу. Вот уж кого приятно: будто булочку обнимаешь. И носик у нее милый такой, дай еще обниму.

— Приходи ко мне еще в гости, — обдает Натали ее своим шепотом. — Киношку посмотрим, про высокое… Только этого своего не бери: от него рыбой несет.

Плюша хочет что-то сказать, но ничего не говорит.

И не надо, кыса моя, и не говори. И так все с ними, мужиканами, понятно.

Остаются две группы: из «Речки» и церковники. Стоят, перебрасываются репликами — молодежь в основном.

— Мы сюда не ссориться пришли, — умиряет своих отец Григорий и протирает очки.

Остальные, из тех, кто посередке, к одной группе приобщатся или к другой. И там, и там — портреты иеромонаха Фомы.

— Фо-ма! Фо-ма!

— То-маш! То-маш!

Солнце лезет за тучу, гаснут лужи, окна и толстые линзы очков дьяконских.

Не осталось почти никого посередке.

Плюша топчется, не знает, к кому присоединиться.

— Уводите своих, — хрипло просит Геворкян дьякона.

— А вы что своих не уводите?

— Да тут из Речи уже и не осталось, какие-то типы посторонние…

— У нас тоже половина непонятно кто. Спрашиваю: вы кто? Молчат. Или говорят: патриоты…

— Вот только патриотов нам тут и не хватало, — Геворкян закашливается. Оборачивается к Плюше. — А вы что тут? Идите домой, говорю!