Адриана Триджиани - Поцелуй, Карло! [litres]

Он что-то сказал ей вслед, пока она шла к выходу из вагончика, но Калла уже не слышала его. Металлические ступени грохотали, когда она спускалась на землю.

А Фрэнк Арриго сказал: «Ты еще вернешься». Он был из тех, кто считал, что последнее слово должно остаться за ним. Правда, он не знал, что Калла его не слышала, – но это не имело значения, она все равно не вернулась бы. Она найдет другой способ спасти Театр Борелли.

После встречи с Фрэнком Калла долго шла пешком. Она сделала остановку у «Исгроу», чтобы купить свежеиспеченного печенья и жевать его на ходу, так и сяк обдумывая ситуацию вокруг театра. Посмеялась, прочитав надпись мелом на асфальте: «Здесь был Фредди Кокоцца». Только старожилы еще помнили, что Фредди Кокоцца стал Марио Ланца. Остановилась заглянуть в витрину лавки «Старый аптекарь», где были выставлены духи «Белые плечи» и «Золотые тени» в мерцающих бутылочках, а потом повернула назад к театру.

Войдя через заднюю дверь на сцену, она с силой выдохнула и направилась вниз в костюмерную. Калла включила свет – и ахнула: на столе развалился Ники Кастоне. Она отпрянула.

– Что ты здесь делаешь?

– Не мог уснуть. Нарядная шляпка – в честь чего? – Ники повернулся на бок, потирая поясницу.

– Деловая встреча.

– И как прошло?

– Не хочу это обсуждать.

– Значит, неважнецки, как я понимаю. Я вот только теперь, годы спустя, осознал, что матрас на Монтроуз-стрит был ужасен с самого первого дня, как я начал на нем спать. А я этого не знал, потому что мне не с чем было сравнить. Вот спасибо, печенье я люблю.

Он взял у нее кулек, выудил оттуда шоколадно-ванильную шахматку и съел.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – Она отобрала у него кулек.

– Я хотел, чтобы ты знала: я плохо спал прошлой ночью. А ты?

– Если это такое завуалированное извинение…

– Я не извиняюсь. С чего бы мне извиняться? Разве нужно просить прощения за то, что сказал правду?

– Что ж, пожмем друг другу руки и расстанемся друзьями. У меня море работы. В Саут-Филли полно мест, где ты сможешь весело провести время. Иди в клуб Казеллы и поиграй в какую-нибудь карточную игру, которые так любит твой кузен Джио.

– Ты какой-то сухарь. Ты невозможна. Бесчувственна, если хочешь знать. Ты извиваешься, как садовый шланг. Не те милашки с рассеивателями, которые ровненько поворачиваются туда-сюда, как дворники на стеклах у машины. Ты ледяной фонтан. Ты всегда должна быть правой. Ты не слушаешь никаких доводов. Ты знаешь все обо всем. Что я здесь делаю?

– Да! Что ты здесь делаешь?

– Сам не знаю. У меня прекрасная жизнь в Нью-Йорке. Мне нравится мой распорядок. Я живу в поднебесье. Я вижу плывущие облака там, где прежде видел только ноги, шаркающие мимо. Башмаки. Раньше я видел лишь птичий помет на асфальте, а теперь я вижу летающих птиц. Ночью я смотрю на звезды. И на луну.

– Угу.

– Да, сестричка, и я свободен. Я могу гулять весь вечер пятницы и выпивать с друзьями после записи шоу. Мы выпускаем пар. Мы смеемся. Дурачимся. И я ни к кому не должен прислушиваться.

– Ну, зато я прислушиваюсь к этой вот труппе. Прислушиваюсь к зрителям, которых мало осталось, как ты справедливо заметил. Прислушиваюсь к своему нутру, которое меня подводит. Я пытаюсь услышать каждый голос, с любой стороны, который подскажет мне выход, но мои мама и папа якобы на небесах и ничего не говорят мне, и все, что я слышу, – грохотание труб в полу бельэтажа, которые давным-давно нуждаются в ремонте. Жизнь у нас с тобой разная, Ник, но я никак не возьму в толк, зачем ты пришел сюда напомнить, какая я неудачница. Снова . Наверное, тебе нравится злорадствовать, и в этом есть нечто садистское. И это значит, что успех сделал тебя чванливым гордецом и превратил в человека, который любит рассказывать нам, почему мы такие неудачники, как будто мы не обладаем талантом, каким обладаешь ты. А ведь дело-то вовсе не в таланте, дело в везении. Чистое везение отправило тебя туда, где ты сейчас. Талант – да, это важный фактор, когда выпадает случай, талант просто необходим. Но без везения ни один талант в мире не имеет значения.

– Ты правда в это веришь?

– Я этим живу! Я ходила к Фрэнку Арриго. Я попросила его купить театр. Сделала ему предложение. Но он отказал мне. Сказал, что дождется аукциона. И купит его более выгодно. Ну кто бы мог предугадать, что единственный делец в городе, который заинтересован в этом здании, окажется мужчиной, которого я знала прежде?

– Пламя старой любви, которое ты потушила пожарным шлангом. Не надо было туда ходить. Это я виноват.