Аарон Хартцлер - Не нужно молчать [litres]

Сэнди сбегает из кинотеатра под открытым небом, когда Дэнни принуждает ее сделать то, чего она не хочет. А через какие‐то двадцать минут появляется на сцене в обтягивающих брюках и блузе с низким декольте: волосы взбиты, как требует мода, на лице тонна косметики. Она стала точно такой, как хотелось Дэнни. Уподобилась одной из тех девушек, которых он находит привлекательными. Сэнди не спрашивает, кто наделил его правом решать, как ей выглядеть. И не говорит прямым текстом: «Окей, теперь я согласна с тобой переспать». Потому что это понятно и без слов.

В детстве я тысячу раз слышала эти песни. И сейчас, как бы меня ни раздражал их смысл, музыка по‐прежнему била прямо в голову. Помните тот масштабный жизнеутверждающий номер в конце? Теперь, когда Сэнди полностью преобразилась, Дэнни поет ей: «Я хочу только тебя». После чего на сцену поднимается остальной каст и хором исполняет «Мы всегда будем вместе».

К концу песни мы все вскочили и принялись хлопать, притопывать и подпевать этой разнузданной, привязчивой, торжествующей музыке. Такой яркой и счастливой, такой идеальной в тот момент, когда Уайетт отвешивает публике финальный поклон… Что ты закрываешь глаза на ложь. К финалу музыка заставляет тебя совершенно забыть о том, что главный посыл сюжета – и истории в целом – заключается в простой истине: желания Дэнни важнее желаний Сэнди.

Даже заполненные прилипчивыми мотивчиками, мои мысли упорно возвращались к Стейси и Дуни. В последнюю неделю я столько размышляла о значении слова «нет», что совершенно забыла о возможности ответить «да». Что, если я хочу ответить «да»? Я думала об этом весь спектакль, украдкой косясь на Бена. Его широко распахнутые глаза сияли, идеально вылепленные губы дрожали от смеха. На первых звуках «Милой прогульщицы» он нашел мою руку и слегка сжал ее, не отрывая взгляда от сцены. Просто переплел свои пальцы с моими, как будто это был самый нормальный, естественный жест на свете.

В ту секунду я впервые подумала: «Да». Я размышляла об этом всю дорогу до дома, пока Бен вел машину, а я возмущалась ложным посылом «Бриолина» и тем, как родители позволяют смотреть его своим маленьким дочерям, не утруждая себя никакими комментариями. Бен рассмеялся – но не надо мной, а своим обычным непринужденным смехом, показывающим, как ему со мной хорошо. Затем он принялся задавать вопросы, и мы проговорили об этом всю обратную дорогу, причем Бен кивал, будто я своей трактовкой открыла ему Америку.

– Наверное, это как порно, – заметил он наконец.

Пожалуй, я воскликнула «Что?!» несколько громче, чем следовало. По правде говоря, я вообще чуть не вылетела головой в окно машины.

– В каком смысле «Бриолин» – «как порно»? И откуда тебе знать, как выглядит порно?!

Бен усмехнулся:

– Я просто хочу сказать, что ты все время помнишь: это не по‐настоящему. То, что происходит на экране, мало похоже на реальный секс. Можно еще сравнить с автомобильными трюками в кино. Ты же не будешь пытаться повторить их по дороге в школу?

Меня снова посетило это странное, но восхитительное ощущение: парень, который сидит рядом, обладает собственными суждениями. Причем умными. Мне повезло знать его с самого детства – и все же нам до сих пор было комфортно беседовать друг с другом. В этих разговорах было столько искренности, честности и легкости… Что мне снова захотелось ответить «да».

Я размышляла об этом, когда Бен заказывал пиццу и объяснял, что Адель до понедельника уехала в Чикаго на соревнования по зумбе; когда спрашивал, хочу ли я рома с колой. Я сказала «да». Я поела пиццы, но не слишком много. Я выпила «Баккарди», но не слишком много. Я целовала Бена на диване в гостиной – но не слишком долго, прежде чем он притянул меня к себе, переплел свои ноги с моими и пристроил голову у меня на груди.

Он объяснил, что когда выпалил накануне «Я тебя люблю», то имел в виду именно это. И что любил меня с того самого дня, когда я стукнула его по голове. Я запустила пальцы ему в волосы и слегка взъерошила. Он закрыл глаза, расслабляясь в моих объятиях. Я сказала, что тоже не вижу для себя будущего в этом городке. Что хочу уехать туда, где меня никто не будет «знать» – но где я буду знать его.

– Как думаешь, мы сможем поступить в один университет? – спросил он.

Не знаю, ром был в этом виноват или Бен, прижимающийся ко мне всем телом, но я слышала, как шумит в ушах кровь. Я приподняла его лицо за подбородок и произнесла всего одно слово, прежде чем наши губы сомкнулись: