Я ответил:
– В каком-то смысле так оно и есть. Натурщикам нередко приходится обнажаться: зачастую на самом деле, но бывает, что и метафорически. А задача художника – как можно ближе подобраться к сущности модели. Иными словами, от него требуется содрать с натурщика его внешнюю оболочку. Однако для этого художнику необходимо обладать острым глазом и острым чутьем.
Мэнсики опустил руки на колени и некоторое время разглядывал их так, будто инспектировал. Затем перевел взгляд на меня и сказал:
– Поговаривают, вы всегда пишете портреты без присутствия моделей.
– Да, мне достаточно одной встречи с заказчиками, чтобы обстоятельно побеседовать. С натуры я их не пишу.
– Этому есть какая-то причина?
– Особой нет. Просто по моему опыту так работа продвигается быстрее. Я делаю упор на первую встречу, пытаюсь запечатлеть в своей памяти пропорции фигуры клиента, его выражение лица, стараюсь распознать привычки и особенности поведения, после чего мне достаточно мысленно распечатать этот негатив.
Мэнсики сказал:
– Впечатляет. Иными словами, вы можете потом по памяти воспроизвести этот образ на холсте? Да у вас настоящий дар. Такая зрительная память просто уникальна.
– Я бы не назвал это даром. Скорее – простая способность, навык.
– И тем не менее, – сказал он, – увидев некоторые ваши работы, я ощутил в них что-то незаурядное. Они отличаются от обычных – в смысле типичных коммерческих портретов. Пожалуй, свежестью изображения…
Он сделал глоток кофе, достал из кармана пиджака светло-кремовый конопляный платок и вытер уголки рта. Затем продолжил:
– Однако на сей раз в виде исключения вы будете писать портрет с натуры, то есть – с меня.
– Так точно. Как вы и хотели.
Он кивнул.
– По правде говоря, мне очень любопытно: каково это, когда человека прямо у него на глазах рисуют на картине? Мне захотелось ощутить это самому. Причем не просто выступить натурщиком, но и воспринять все это как взаимный обмен.
– Взаимный обмен?
– Да, между вами и мной.
Я промолчал. От неожиданности я не мог понять, что именно может сейчас означать выражение «взаимный обмен».
– Обменяться частицами друг друга, – пояснил Мэнсики. – Я дам вам что-нибудь от себя, а вы – от себя. Конечно же, не обязательно что-то важное. Вполне сойдет что-то простое – скажем, знак внимания .
– Вроде как дети обмениваются красивыми ракушками?
– Да, примерно так.
Я задумался.
– Все это, похоже, интересно, но, боюсь, у меня не найдется прекрасной ракушки, чтобы вам подарить.
Мэнсики сказал:
– Вы от этого не в своей тарелке? Намеренно избегаете обмена и прочих контактов и потому не берете модели. В таком случае я…
– Нет, все не так. Просто я не пользуюсь моделями, потому что они мне не нужны. Но это совсем не значит, будто я избегаю контактов с людьми. Я ведь тоже долгое время учился рисовать и столько раз рисовал натурщиков, что не сосчитать. Если вас не пугает каторжная работа – просидеть неподвижно час или два на твердом стуле, ничего при этом не делая, – я совершенно не против, чтобы вы мне позировали.
– Хорошо, – сказал Мэнсики и развел руками, – если и вы не против, приступим к каторжной работе.
Мы перешли в мастерскую. Я принес из столовой стул и усадил на него Мэнсики – в удобной для него позе. Сам сел напротив на старый деревянный табурет (который, подозреваю, использовал для работы еще сам Томохико Амада) и мягким карандашом принялся набрасывать эскиз. Мне предстояло в общих чертах определить основное: как я собираюсь изобразить на холсте лицо Мэнсики.
– Сидеть неподвижно – наверное, очень скучно. Если хотите, могу поставить какую-нибудь музыку, – предложил я.
– Да, если это вас не будет отвлекать, я бы что-нибудь послушал, – сказал Мэнсики.
– Можете выбрать что-нибудь с полки в гостиной.
Минут пять он просматривал коллекцию и вернулся с коробкой из четырех пластинок – «Кавалер розы» Рихарда Штрауса. Оркестр Венской филармонии под управлением Георга Шолти. Исполнители – Ивонн Минтон и Режин Креспен.
– Вам нравится «Кавалер розы»? – спросил он.
– Не знаю, я ее пока что не слушал.
– «Кавалер розы» – чудесная опера. Раз опера – естественно, важен сюжет, но даже не зная его, достаточно довериться музыке, чтобы целиком погрузиться в этот мир – мир наивысшего блаженства, которого Рихард Штраус достиг в расцвете своих сил. Вслед за премьерой последовало много критики: мол, это ретроградно и консервативно, но на самом деле музыка получилась вполне реформистской и безудержной. Под влиянием Вагнера Штраус раскрывает свой самобытный мир чудесной музыки. Бывает, понравится такая музыка – и без нее уже не можешь. Я с удовольствием слушаю те записи, где дирижирует Караян или Эрих Клайбер, но исполнение Шолти мне слышать не приходилось. Если вы не против, я бы не отказался послушать.
Читать дальше