Харуки Мураками - Возникновение замысла [litres с оптимизированной обложкой]

– Я никого не проверяю. Мы просто сидим и разговариваем.

– Но прежде чем приступить к портрету, вы первым делом беседуете с клиентом. Того, кто вам не по нраву, вы не пишете. Ходят и такие слухи.

Я бросил взгляд на террасу. Там на перилах сидела большая черная ворона, но, словно перехватив мой взгляд, тут же вспорхнула, расправив глянцевые крылья.

Я сказал:

– Тоже не исключено, однако, к счастью, до сих пор таких, кто бы не пришелся мне по нраву , не было.

– Хорошо, если я не стану первым, – усмехнувшись, сказал Мэнсики. Однако его глаза нисколько не смеялись. Он был серьезен.

– Не беспокойтесь. Я напишу ваш портрет с превеликим удовольствием.

– Это хорошо, – сказал он. Сделал паузу и продолжил: – Извините за прихоть, но у меня тоже есть одно маленькое пожелание.

Я опять посмотрел прямо ему в глаза.

– Какое?

– Если, конечно, это возможно, я бы хотел попросить вас рисовать меня свободно, не сковывая себя рамками официального портрета. Конечно, если вы хотите рисовать так называемый портрет, я не против. Можете написать в обычной манере, как вы это делали до сих пор. Однако если вам захочется попробовать какой-нибудь новый, до сих пор никем не применявшийся прием, я буду только рад.

– Новый прием, говорите?

– Пусть это будет любой стиль, какой вам по душе.

– Иными словами, вы не против, если я нарисую, как некогда рисовал Пикассо – когда оба глаза получались с одной стороны?

– Если вы захотите нарисовать меня так, я совершенно не возражаю. И полностью вам доверяю.

– И вы повесите это на стену своего кабинета?

– У меня пока что нет кабинета. Поэтому скорее всего я повешу его на стену у себя в библиотеке. Если, конечно, вы не станете возражать.

Разумеется, я не стал. Для меня нет разницы, какая будет стена. Я недолго подумал, а затем сказал:

– Мэнсики-сан, я очень признателен вам за такие слова. Но хоть вы и даете мне свободу выбора – конкретный замысел так сразу на ум не придет. Я – простой портретист, долгое время следовал определенным шаблонам и стилю. Даже если мне велят позабыть об ограничениях формального портрета, порой эти самые ограничения – сама суть творческого метода. Поэтому, боюсь, мне придется писать типичный портрет привычными приемами. Вас это устроит?

Он развел руками:

– Конечно. Поступайте, как считаете нужным. Для меня главное – чтобы вас ничто не стесняло.

– Вот что еще: если вы собираетесь сами позировать для портрета, вам придется несколько раз приезжать в мастерскую и подолгу сидеть в кресле. Полагаю, вы – человек занятой. Сможете?

– Время я найду когда угодно, потому что работа с натуры – мое изначальное условие. Буду приезжать и сидеть неподвижно в кресле, сколько выдержу. Тем временем мы сможем неспешно беседовать. Вы же не против беседы?

– Конечно, не против. Более того, я только «за». Вы для меня – загадка. Чтобы вас нарисовать, мне, пожалуй, нужно узнать вас лучше.

Мэнсики улыбнулся и спокойно покачал головой. Пока он качал головой, его белоснежные волосы плавно колыхались, будто зимняя степь от дуновений ветра.

– Похоже, вы меня все-таки переоцениваете. Нет во мне ничего загадочного. О себе я помалкиваю, просто чтобы не выглядеть занудой.

Он улыбнулся, и морщинки опять устремились в уголки его глаз. То была очень чистая, прямая улыбка человека с открытой душой. Но вряд ли дело только в ней , подумал я. В Мэнсики все же есть какая-то тайна. Она – в ларце, запертом на ключ и зарытом в землю. Причем зарытом настолько давно, что сверху все поросло шелковистой травой. И место, где покоится ларец, знает лишь один человек на всем белом свете – сам Мэнсики. Я не мог не уловить за его улыбкой одиночества, покрытого тайной.

Еще минут двадцать мы проговорили, обсуждая детали: когда он начнет сюда приезжать, как долго сможет находиться. На прощанье в дверях он очень непринужденно протянул мне руку, и я непринужденно ее пожал. Возможно, обмен крепким рукопожатием при встрече и расставании – одна из его привычек. Я смотрел в окно: вот он надел солнцезащитные очки, вынул из кармана брюк ключи, уселся в серебристый «ягуар» (который казался крупным, хорошо выдрессированным, гладким зверем), и машина изящно покатилась вниз по склону. Затем я вышел на террасу и посмотрел на белый дом на вершине горы, куда он, вероятно, и возвращался.

Странный человек, подумал я. Вполне приветливый, не особо молчаливый – при этом о себе практически ничего не рассказал. Вот что я о нем узнал: живет в стильном доме по другую сторону лощины, занимается работой, как-то связанной с информационными технологиями, часто ездит за границу. И еще – что он поклонник оперы. Помимо этого мне о нем ничего не известно. Есть у него семья или нет, сколько ему лет, откуда он родом, когда поселился на вершине той горы? Если вдуматься, он даже не назвал свое имя – только фамилию.