Гюнтер Грасс - Том 3. Кошки-мышки. Под местным наркозом. Из дневника улитки

«А Аугст? Случалось и с ним такое?» Возможно, раньше и, вероятно, даже еще перед прошлым Рождеством, когда он участвовал в семейном концерте, крутя детскую трещотку, но счастье… (Вот ведь и декан Нётлинг после утешительного псалма был вынужден признать: «Поэтому мы сами стоим у этой могилы как потерпевшие поражение и не знающие ответов».)

Когда Лизбет принесла на обед Скептику ржаную затируху, он показал ей большую червеобразную улитку. Она взглянула, но скорее всего не увидела того, что видел Скептик.

После обеда пришел Штомма с газетой и кисетом. Ему Скептик не стал показывать улитку. И медленно зачитал хозяину дома очередную сводку верховного командования вермахта. Трубка торговца велосипедами пускала клубы дыма. В газете «Форпостен» говорилось о тяжелых оборонительных боях с переменным успехом у озера Ильмень. В районе города Изюм атаки противника были отбиты. Скептик попросил Штомму не закуривать еще раз трубку и вместо объяснения покашлял.

Когда Штомма и его дочь удалились, Скептик уже не был одинок. Наскоро проветрив подвал — окошко нельзя было распахнуть, он его лишь слегка приоткрыл, — он лежал в темноте на своем тюфяке и знал, что ее глаза-щупальца ощупывают пространство.

Фрау Аугст вспоминала: «Верно, один-единственный раз, это было в канун Рождества, он получил немного удовольствия от музыки».

Сыновья Аугста — им двадцать четыре, двадцать и восемнадцать — терпимо разнятся между собой. Друг к другу относятся дружелюбно-наставительно, а к матери подчеркнуто покровительственно. Все трое понимают, объясняют, забывают и оценивают отца по-разному, часто противоположно. И корректируют воспоминания матери с трех разных точек зрения; фрау Аугст ищет поддержки у того или другого сына, когда хочет смягчить ту или другую деталь в характеристике отца, исходящей от старшего сына.

Никто из них не хотел свалить вину на кого-то или что-либо приукрасить. Ни согласованной игры, ни семейного разбирательства за обеденным столом. Каждый из сыновей предоставлял другим дополнить нарисованную им (довольно-таки) расплывчатую картину. И все единодушно признавали, что они отца не знали, что он жил среди них, оставаясь чужим (и чуждым), что они лишь теперь, когда шок начал ослабевать, начинают о нем думать.

Я задавал осторожные вопросы и старался поменьше записывать. И теперь не уверен, кто из сыновей — то ли старший (вроде бы похожий на отца) сказал, что Аугст почти до самой смерти считал Гитлера образцом для подражания, или же старший, наоборот, возразил младшему: «Гитлера как личность он образцом не считал. Его привлекал так называемый вождизм как принцип». Точнее помню, что средний сын был другого мнения, чем его братья: «Гитлер был в его глазах вполне заменим. Ведь отец выступал против культа личности». Но в одном все трое сходились: «Важной, то есть наиважнейшей, была для него идея общности, и только поэтому теологическое понятие „соучастие“ имело для него такое огромное значение».

Декан Нётлинг тоже не отрицал, что протестантская идея соучастия могла стать для Аугста заменителем утраченного всенародного единства. (У могилы Аугста он сказал: «Всю свою жизнь он был человеком жаждущим, ищущим и мятущимся!»)

Один из сыновей рассказал о постоянной тяге отца к публичным сборищам: «Поэтому он и посещал всякие диспуты и пытался на них выступать, хоть и не умел говорить складно и боялся, что его засмеют».

«Понятно, почему он проветривал подвал, Рауль, ведь улитки не выносят табачного дыма». — Хочу еще добавить, что Скептик всегда смотрел на спускающуюся по лестнице Лизбет, когда она приходила набрать картофеля, с чувством какого-то смутного ожидания. (Поскольку в Западной Пруссии, тем более во время войны, картошку ели каждый день, Скептик ежедневно испытывал это чувство.) Он ожидал чего-то от ее тяжелой походки, от вздохов, когда она наклонялась к куче, от шума скатывающихся сверху картофелин, вообще ожидал чего-то от Лизбет; но, вероятно, и помыслить не смел о том, что наконец увидел.

Эта возможность публично заявить о себе, получить слово. (Скептику нужно какое-то время, чтобы волнение улеглось.) Это право что-то поставить под сомнение, это желание еще раз на что-то указать. (Я не хочу подглядывать, когда он выходит из себя и — задетый за живое — может быть, даже кривит рот.) Каждый диспут давал Аугсту какой-то намек на искомую общность. (Легко представить себе, как Скептик исповедуется долгожданной улитке во всех своих надеждах.) Ощутить чувство локтя, сопричастности, возможность излить душу. (Возможно, и он высказывался, только Скептик — в одиноком подвале, а Аугст — прилюдно.) Усадить их за один стол? Даже декан Нётлинг со своим утешительным псалмом вряд ли меня бы поддержал.