Дэвид Безмозгис - Наташа и другие рассказы

Это была молитва человека, готового постоять за себя.

Бабушку похоронили в простом сосновом гробу. Перед смертью она истаяла. Последнюю неделю не могла есть, а под конец ей было больно проглотить даже воду. Мне сказали, что она умирала, не приходя в сознание, хрипло втягивала воздух, а из ее руки все еще торчала внутривенная игла от капельницы. На похоронах я плакал только из-за мамы и еще заплакал до похорон, увидев дедушку — он был совершенно потерянный и рыдал, как старый еврей. Даже когда сосновый гроб загудел от первых комьев земли, словно басовый барабан, я держался.

Это потом, ночью, когда я на четвереньках стоял на кладбище и искал бабушкин зубной протез в глубоком сугробе, я завыл по-русски: «Бабушка, бабушка, где ты, моя бабушка?» Я ревел бесстыдно, нащупывая по локоть в снегу новые вставные зубы, которые забыли похоронить вместе с ней. Пока я вез протез, начался буран, какого не случалось с 1944 года, а я не взял с собой ни фонаря, ни лопаты. Я поехал на кладбище, несмотря на мамин запрет, да и еврейский закон требует, чтобы никто не ходил на могилу целый месяц. Но я подчинялся другому закону. И вот я копал, сначала целенаправленно, потом в панике. Руки горели и постепенно немели. Ботинки и брюки намокли от снега. Под конец я уже хотел не похоронить зубы, а просто не потерять их.

После смерти бабушки дед объявил, что оставаться в квартире, где они прожили десять лет, не хочет. Слишком много воспоминаний, к тому же для одного человека она дороговата. Мать с теткой заполнили кучу бланков на получение субсидированного жилья, и деда поставили на очередь. Получи он квартиру, экономия составит не одну сотню долларов каждый месяц. Деньги, разумеется, его жизнь не изменят. Потребности у него самые что ни на есть скромные. Чай, картошка, творог, черный хлеб, курятина, молоко, варенье. Одежду ему мать с теткой покупали в «Муре» — сети магазинов уцененных товаров, где на всех ярлыках стояло «сделано в Канаде». Путешествовать он не путешествовал, кроме синагоги, никуда не ходил, ни на концерты, ни в кино. А нужны ему деньги, не нужны — неважно. Умрет — внукам больше достанется.

Но вот и год прошел со смерти бабки, а очередь деда не приблизилась. В списках очередников значились тысячи людей, а сколько еще ждать, узнать никак не удавалось. Год — это еще что, сказала мне мама, она слышала, ждут и по три, и по пять лет. А многие — не хотелось бы об этом говорить, — своей очереди так и не дождались. Сыну Шолома Зейденбаума, Минке, написали, что его отцу выделена квартира, спустя месяц после смерти Шолома. Не знаю, что и делать, сказал Минка, плакать или смеяться. Нам эту историю он рассказывал смеясь.

Система выделения квартир была непостижима. В России ты хотя бы знал, кому сунуть взятку.

Однако моя семья сдаваться не желала — искала подходы. Мама наводила справки в общине. Квартиры выделяли, такое случалось. Кое-кому квартиру удалось получить. И квартира, безусловно, есть, просто она, подобно Америке, ждет, когда ее откроют. Отец опрашивал пациентов: вдруг кто-нибудь да надоумит, что предпринять. Многие из его пациентов были детьми польских евреев, они разбогатели на торговле недвижимостью. Им принадлежали дома во всех районах города. Так почему бы одному из них не подыскать подходящую квартирку для порядочного человека, героя войны и богобоязненного еврея. Дядя пустил в ход свой козырь: он еще в ту пору, когда торговал с новой Россией, свел знакомство с одним крупным чиновником. Чиновник этот был в свое время и послом, и депутатом городского совета. Чтоб такой человек да не смог помочь. Тетка недоумевала, почему так трудно получить квартиру. Неужели у этих людей нет родителей? У них что, камень вместо сердца? Родители у них как раз есть, просветил ее дядя, и, скорее всего, именно поэтому дед не может получить квартиру.

И еще несколько месяцев прошло. Казалось, дед вот-вот получит квартиру не здесь, так там. Все кончалось пшиком, и дед — оптимизмом он никогда не отличался — смирился с мыслью, что квартиры ему не видать. Есть люди удачливые, он — не из их числа. Как-то во время войны ему подвернулся случай заработать хорошие деньги. Один человек в Киргизии приобрел большую партию шапок и хотел их сбыть. Добротных шерстяных шапок, модного тогда фасона. Деду с братом дали наводку. Переправь они товарный вагон шапок в Москву, денег они бы заработали уймищу. В России могли бы стать богачами, но отец строго-настрого запретил им впутываться в это дело. Такой он был честный. И накликать беду не хотел. Словом, шапки к кому-то уплыли, этот кто-то, естественно, разбогател, а дед как был, так и остался чернорабочим. Как с шапками, так и с квартирой. Дед волю воображению не давал, разве что речь шла о грядущих бедствиях.