Илья Павлов - Зеленая лампа

— Места здесь интересные, ненаглядные. С детства тут гляжу, а наглядеться не могу — что ни листок, так точёный, резчишком по нему боженька прошёлся, и времени зря не потратил, потому как мне показал, а потом ещё ежонка им укроет до весны. Иной листок ма-аленький, а пользы от него — больше чем от целого веника — и хворь снимет и тоску развеет. Да и трепещет на ветке смешно, радует. Это же великая сила — радость дарить — и человек человеку не каждый может! А тут — листочек на ветке. Да?

Не согласиться было невозможно — так просто и ясно всё выходило, так верно и друг за другом шло. И встали из-за стола вовремя, и умылись у колодца — «надо так», оказывается, было перед дорогой, и посошки тут же нашлись, и тяжесть в ногах куда-то в землю сгинула, ничем себя не проявляя.

Брели по лесу — тому самому, ненаглядному, большому, где от дерева к дереву нужно было сделать шагов по сто, не меньше. Стволы и уходящие далеко вперёд ветви поражали — не видел я раньше такого леса, даже не слышал о таком. Понимал, что ни о какой вырубке, конечно же, и речи идти не может — стоит любому мало-мальски образованному человеку лишь раз увидеть эти деревья…

— Так это не каждый увидит, а увидит, так не каждый поймет. Для кого—то — деревья живые, каждое постарше целой деревни будет, а для кого—то — кубометры, дрова, пепел.

Звуков тут почти не было, как и валежника под ногами — тонкая, мягкая и очень уж газонная какая-то травка. Прохладно скрипели сапоги, и громче всего я слышал своё дыхание.

— Поют птицы, поют. Только высоко, отсюда не слышно. А это капли бьют — им тоже высоко лететь. Ветер сюда не доходит, поэтому тихо, слышно, как шишка летит, когда падает, — мой спутник говорил много, будто хотел выговориться, с немножко неправильной интонацией постоянно удивлённого ребёнка.

Небо было невидимым за высоким и плотным пологом леса, а мы шли именно под пологом, куда не проникнет случайно налетевший дождь. Свет проникал не сверху, а откуда-то сбоку, крался тут и там редкими лучами, появляющимися и исчезающими, как в стоячей воде.

— Почему же не вырастить такое? Можно и такое. Вон, шишку бери и лущи. А потом как человека — возделывай, корми и лелей, чтобы не диким рос, а ценность своей жизни умом понимал.

Иногда Николай останавливался, поднимал с земли то кусочек коры, то длинную, с ладонь, сухую иголку, размахивал ею, как дирижер палочкой, спрашивал меня о чем-то и перебивал, договаривая за меня мои же слова:

— К каким звёздам? А, к этим звёздам! Тут не хитринка нужна, а искра, чтобы правдивое желание было, а не только так вот — пальцем указать и название дать. Хотеть можно и к звёздам, но вот ведь — к звёздам хочется едва, а от ближнего спрятаться — ещё больше хочется, да?

«Мы как медведи тут, — думал я. — Большие, непонятные медведи, облаченные в странные скафандры — пыхтящие, шумные и очень торопливые. Нам и дел—то — мимо пройти, а мы делаем это с шумом, сами того не ведая». А Николай уже рассказывал про свою избу:

— Бывает, что изнутри места больше, чем снаружи увидишь. Это кому как она кажется. Некоторым малой и тесной себя кажет, другому — большой и просторной. От ауры зависит — ха—ха—ха, — смешно, что слово это знаю? Да знаю, да. Где чисто, там не тесно! А где хорошо, там и не жмёт. Живу, мне хватает, да и любому хватит, если лишнего не хватать. С любым домом так, где человек мал, там и дом его мал, пусть хоть дворец это.

К одному из деревьев Николай подошел очень близко. Не без страха подошёл и я. Внутри этого дерева, наверное, целиком поместился бы дом Николая, а может, и не один. Ствол был замшелый, широкий, как подножие маяка, доспехи коры больше напоминали чешую удивительного зверя, в котором даже на расстоянии руки чувствовалось мощное, ритмичное движение.

— Это не шишка, это желудь такой. Другие они, эти дубы, а может, и не дубы они вовсе — сами себя то помнят, то не помнят. Им—то вот уходить и пора, внутри сердцевину железо ест — гора хоть и меловая, но железо снизу идет с водой, подтачивает. Любого железо подтачивает, когда снизу оно и много его, и непонятно, зачем так много.

Как-то неожиданно я понял, что мы вышли на самую вершину холма. Пологий подъём сошёл на нет, стало светлее и оживлённее. Еще одна нотка вплелась в потревоженную нами тишину. «Родник журчит» — догадался я…

— Человек похож на компас. Он может идти прямо, твёрдо указывать направление и достигать своих целей. Или может бесполезно крутиться на одном месте и никуда не идти. Как и компасу — ему не обязательно нужен Северный Полюс, чтобы указывать на него. Иногда достаточно просто положить рядом магнит. Обман ли это? Для компаса — да. Но даже тогда стрелка намагничивается сильнее и впоследствии точнее указывает направление. Да и какая разница — магнит это или мифологический Полюс, который существует только в воображении и на рисунках, если это притягивает? Притягивает — иди. Вон, видишь, крутится. Вот, остановился. И иди…