Илья Павлов - Зеленая лампа

Ни день, ни ночь, а что-то в промежутке:
и жутко, и куда-то надо ехать.
Пустой «баян» ветхозаветной шутки
пускает эхо сдержанного смеха.

И то, что Веник возвестил на «Эхе»,
и то, что скушал внук Эдиты Пьехи,
и хорошо ли слажен «домик утки» —
всё перетрут любезные в маршрутке.

И бесконечна эта остановка,
международна эта обстановка.
Мерцают в небе призрачные краски.
Бухой мужик выгуливает хаски.

Из цикла «Филологическое»
Не верю застольным речам,
не вижу себя седовласым,
как ватник c чужого плеча —
расхожее: «Время всевластно».

Я — словно мальчишка-щенок,
и длинные школьные стены —
пожизненно мне, и звонок
раздался с большой перемены.

Рыдает звонок, но — по ком?
С контрольной работы сознанья
я снова сбегаю тайком,
бессменный вахтёр баба Маня

в зелёном, как вечность, платке
меня, милосердствуя, судит,
пока на шершавой доске
вопросы спряжения судеб

нестарый ещё педагог
царапает в трёх вариантах,
он выдумать лучше не мог,
чем прибарахлиться у Канта

в бутике забытых вещей —
«в себе», «вне себя» и «для прочих»,
где нет бытовых мелочей,
но нет и возвышенных очень,

где я, наконец, понял бы
в объятьях тоски непролазной:
свобода надёжней судьбы,
надежда сильнее соблазна.

Царапай, смешной педагог,
свои роковые вопросы,
летите стремглав за порог,
разумные, добрые осы,

спешите на помощь, пока
за мной еще можно угнаться,
ужальте мальчишку-щенка:
старею — пора просыпаться.

***
Нынче в доме пусто. Всё уже случилось.
Чацкий сгинул в дурке, Треплев застрелился,
Мурку закололи пёрышком (небольно),
головы лишился глупый Берлиоз.

То ли ещё будет: многое опишут
инженеры чело-
вечьих душ бессмертных,
многое добавят в меру их таланта,
если не устроит их Екклезиаст.

В меру интеллекта и погоды в меру,
в меру простатита и болезни сердца,
в меру недосыпа или пересыпа
или если просто муза посетит.

Вот придёт и скажет: «Что-то в доме пусто.
Где товарищ Чацкий, где коллега Треплев?
Что случилось с Муркой — пела как по маслу?
Через то ли масло сгинул Берлиоз?»

И ответит эхо: «Вам бы только эхать!
Нынче пусто в доме, слышите меня?
Пустота — помеха, дальше надо ехать,
словно бубенцами, рифмою звеня».

Ибо в доме пусто. Что могло — случилось:
стал Печорин лишним, Мармеладов спился
и попал под лошадь, Ленский принял пулю
и Андрей Болконский тоже не жилец…
Что-то в русском слове мало оптимизма.
Может, англосаксы снова подсобят?

***
в ваш аккаунт выполнен вход через
Chrome Россия Ульяновск
бром Россия Биробиджан
бред Россия Бряндино
блин Россия Сенгилей
боб Россия Бобья Уча
бабья участь России
участок быльём поросший
бобыль на бобыле быльём погоняет
бельём бывшим белым когда-то
когда это было
когда это было
когда письма слали с оказией
а не с аккаунтов
когда хром был как праздник
а кирза на каждый день
чтобы пара служила лет двадцать
потому что зачем если можно босиком
выполнить вход через
лес поле реку болото и дальше
где белеется что-то Россия что ли
и что-то блестит не хром ли
и там же наверное выход
или исход
в исходную
точку
входа

***
Не учит жизнь. А может, тем и учит:
сам отделяй, что истинно, что ложно.
Очередной хрестоматийный случай:
«Как дай вам бог любимой…» Сколько можно?!

Ушёл в стихи, как в психотерапию,
лечился эхом первобытных знаков.
Не осуждай её, не торопи. Ей —
«Как дай вам бог…» Наш мир неодинаков.

Но знаки собираются в общину,
вопят и обретают силу слова,
и значит, я пока ещё мужчина,
и значит, не исчерпана основа.

Не буду зарекаться, мол, ни в жисть я,
не по сезону белые одежды —
сегодня осень на дворе, и листья
ложатся так безмолвно, безнадежно…

« Я — островок
посреди необозримого
прошлого ».
Аркадий Тюрин

На склоне века, ставшего началом
столетий новых, столь же быстротечных,
непостижимых медленным рассудком
и неподвластных взору ясновидца;
на склоне века, ждавшего устало
своей кончины в грохоте излишеств,
чтоб возродиться новою страницей
в календарях, историях и судьбах;
на склоне века, века-инвалида,
истерзанного язвами гордыни,
не знавшего простейшего отличья
безумного злодейства от дерзанья;
на склоне века, зрителя немого
кровавых войн и ярких милосердий,
открытий гибельных и радужных исканий,
упадка наций и восстаний духа, —
я осознал условность разделенья
шкалы времён на равные отрезки.
Как только вспышка памяти, сверкнувшей
на краткий миг, собою озаряет
всю ленту жизни — все её событья
одновременно будто происходят
во времени (и — вне его!) прошедшем;
сознание всего лишь ловит знаки,
успевшие при свете проявиться.
Грядущее сокрыто за стеною
бесплотной, но глухой и бесконечной,
которая зовётся настоящим.
Я — точка на стене, я — символ Бога.
Я — призрак вечности. Я — бытия трилистник.
Я — остров посреди необозримых
безвременного прошлого просторов…