Татьяна Устинова - Свиданье с Богом у огня. Разговоры о жизни, любви и самом важном

Есть вещи, которые я не могу проделывать.

Ну вот я никогда не посещаю детских домов. Ни образцово-показательных, ни заброшенно-ужасных. Никаких. Я точно знаю, что после посещения такого рода заведений стану социально опасной и меня придется изолировать от общества.

И в музей Холокоста – ни за что.

– Да и не нужно, – сказал Митя осторожно. – А историю хотите?.. Я расскажу.

Вот вам история: в одном лагере смерти очень старому и очень религиозному еврею немцы приказали сшить им кожаную куртку, но не из простой кожи, а из самого святого, что только может быть в жизни любого религиозного еврея, – из свитков Торы. Как известно, Тору делают из кожи кошерного животного, и кожа эта самая тонкая и прочная. Или куртка, сказали немцы, или мучительная смерть, и не только ему, но и всем, кто был с ним в бараке. А это человек двести, что ли.

И у старого еврея получился выбор: или святотатство, отвратительное, худшее из того, что можно себе представить, или смерть – не только его, но и совсем не религиозных молодых мужиков, ничего не понимающих в том, что Тора того стоит, и перепуганных пацанят, которые держатся из последних сил, и мальчишек вроде нашего Тимофея, которые совсем ничего не понимают, кроме того, что жизнь в одночасье стала ужасной, неуютной, голодной и страшной, и непонятно, где мама и зачем нужно каждое утро вместо завтрака под окрики часового мчаться на построение и показывать выжженный на детском запястье порядковый номер!..

И вы знаете, он сделал выбор.

За ночь он сшил эту проклятую куртку.

И его не расстреляли. И барак не расстреляли тоже, по крайней мере на этот раз.

Старик был очень старым и уж точно читал на древнееврейском. В отличие от нацистских ефрейторов.

Он раскроил куртку так, что она оказалась сшитой исключительно из тех мест, где проклинались злодеи, а нацисты ничего не поняли. Совсем ничего. Ничегошеньки.

Козлы потому что.

И Митя рассказывал, как бы немного посмеиваясь надо мной, что я не хочу идти в музей и боюсь его!..

Это вопрос выбора, вот что. Вся наша жизнь – вопрос выбора. Какая новая и свежая мысль!..

Можно погибнуть, потому что недоумки с автоматами или обстоятельства сильнее, или попытаться их обойти, оставив обстоятельства и недоумков с носом.

И с тех пор, как Митя мне это объяснил, я все время помню про старого еврея, кожаную куртку и выбор. И точно знаю, что он у меня есть.

Я сейчас не вспомню точно, сколько лет они были женаты. Лет семнадцать, наверное, а может, и больше, потому что поры, когда они женаты не были , никто из нас не застал. Мы познакомились, когда они уже были вместе, и мы никогда не задавались вопросом, как они, к примеру, встретились и что было до того, как встретились. Моя мама Людмила Михайловна называет такие браки «с детского сада».

Итак, они были женаты с детского сада.

Ничего особенного, женаты и женаты, как все.

Никакой романтики, никаких рождественско-пасхальных картинок с уютными домиками, розовощекими малютками и парочкой бриаров, возлежащих у ног. Да, на заднем плане еще обязательно должен быть семейный автомобиль, сверкающий лакированными боками, огонь в камине, выложенном речным камнем, и прислоненные к стене доски для сноуборда. Так вот, ничего этого нет.

Да и они сами никак не Джонни Депп с Ванессой Паради!..

Лера то и дело принимается худеть, и все без толку, естественно. Мите вообще наплевать, как он выглядит, и она то и дело его «улучшает», причесывает, приглаживает, одергивает сзади помятый пиджак.

Дети тоже как дети, и тоже ничего особенного!.. Учатся в Москве в среднестатистической муниципальной школе, вовсе не в Лондоне, и учатся тоже так себе, средненько, как большинство известных мне детей. Я вообще всегда завидую родителям, у которых необыкновенные дети! Завидую и сержусь – должно быть, от зависти сержусь-то!.. Сержусь и не верю ни одному слову, правда. Когда мне начинают рассказывать, что старший мальчик в свои пятнадцать знает четыре языка и нынче изучает пятый – как правило, народов майя, ибо китайский и вьетнамский уже освоен, – играет в юношеской сборной по волейболу и на гитаре, а младший на утреннике в детском саду декламирует из Гомера, катается на коньках так, что вот-вот затмит Илью Авербуха, и с радостной детской улыбкой на пухлых губах встает каждый день в пять утра, чтобы принять холодный душ и отправиться к репетитору по пению, – я не верю и ничего не могу с собой поделать!