Андрей Аствацатуров - Не кормите и не трогайте пеликанов

– Господи, – перебил его Погребняк. – Лёня, ты что, сдурел?! Нам же там работать еще! Мы же попросили тебя вежливо с ним…

– Лёня, – вмешался и я. – Так же нельзя!

– Почему нельзя?! – хохотнул Гвоздев. – Можно. Спокуха, мужики, слушайте дальше! Короче, этот ваш Геннадий Палыч, как я ему пригрозил, поднял голову, покраснел весь, вскочил и кричит: “Зоя! Зоинька! Охрану вызывайте!” Я ему: “Всё, – говорю. – Теперь точно всё обоссу! И камин, и кресла, и ковер!” Тут Зоя заходит, а я уже ремень расстегнул и начинаю расстегивать ширинку. “Зови, – говорю, – Зоя, охрану, и ментов заодно. Мне, говорю, только этого и надо. Задержат – так скандал. Я, если что, – узник совести. Картины лучше покупаться будут на Западе. А еще, Геннадий Палыч, все узнают, что у вас тут кабинет обоссан, и что я это сделал в знак протеста, потому что вы зарплату не выдаете!” Они оба вытаращили глаза, а я говорю: “А вам, Геннадий Палыч, еще за мной ссанье подтирать придется. Зоя, – говорю, – точно не будет. И ковер надо будет выбросить”. Зоя стоит как вкопанная – варежку разинула… А этот реально психанул, весь побагровел, сначала сел, потом вдруг встал, потом снова сел, за бумаги схватился, за голову, за телефон. Наконец бухнулся в кресло, выдохнул и говорит Зое: “Потом зайдите, ладно? У нас тут мужской разговор”. И мне устало: “Чего вы от меня хотите?” Улыбается нервно так, через силу. Мне даже неловко стало – человека так довел. Я говорю: “Ребятам зарплату заплати́те…” Он кивнул. “Ладно, – говорит, – только при одном условии: чтобы ноги́ вашей здесь больше не было, господин член творческих союзов. А друзья ваши пусть завтра зайдут, что-нибудь придумаем. До свиданья!” Ну, я, короче, застегнул ширинку, потом ремень, поклонился, как в фильмах, церемонно, чтоб для эффекта, и вышел. Всё! Давайте, ребята, по второй, а?

Помню, он в тот раз что-то еще рассказывал, все говорил, говорил. А мы молчали – никак не могли поверить своему счастью и деньгам, очень кстати привалившим.

Гвоздев потом женился на этой Зое. Правда, через два года они развелись. Почему развелись, не знаю.

– Ты чего затих? – спросил Лугин.

– А чего говорить-то? Я у вас один раз уже поработал. Забыл, что ли?

В трубке повисло молчание.

– Ну вот что ты за человек, Жирмуноид? – заговорил снова Лугин. В голосе его была слышна укоризна. – Ну чего ты хрень всякую вспоминаешь? Им всем уже давно пинка под сраку дали.

– В смысле? – я подошел к шкафу и принялся разглядывать корешки книг.

– “В смысле”? – засмеялся он. – Не знаешь, как у нас в стране пинка под сраку дают?

Откровенно говоря, я не знал. Но уточнять не стал, чтобы не выглядеть в глазах Лугина совсем уж тупым. Отвел взгляд от шкафа, взглянул на пианино и подобострастно хихикнул.

– В общем, если ты согласен… – покровительственно начал Лугин.

– Да согласен, согласен…

– Не перебивай! – строго сказал он. – В общем, если ты согласен, я еще побазарю с нашими богами и встречу назначим. В самых верхах, на Олимпе. Но у меня к тебе есть просьба…

– Да, конечно, Гриш, говори.

– Ну, в общем… – он замялся. – В общем, мне на кафедре требуется поддержка.

– В смысле? – внутри меня все ликовало. Я даже не слышал его толком, не понимал, что там он говорит, и быстрыми шагами вернулся на кухню.

– Ты уже достал со своим “в смысле”! – раздраженный тон Лугина вернул меня с Олимпа на землю. Я понял, что лучше его сейчас не сердить, и принялся внимательно слушать.

– Наше гуманитарное образование – это что, по-твоему?

– Что?

– Это фигурное катание, врубаешься? Сплошные двойные тулупы. И приличным людям с гуманитарной хрупкой психикой требуется поддержка.

Мне вдруг представился дряблый, разболтанный телом Лугин на коньках в коротком платьице, крутящийся на льду и задирающий вверх жирные волосатые ноги.

– Ладно, считай, что я твой…

Я взял со стола электрический чайник, подошел с ним к мойке, открыл кран и принялся набирать в чайник воду.

– Ну уж, мой… – было слышно, что он смутился. – Наш! В общем, милости просим в нашу партию! Сейчас такое время, врубаешься? Что надо обязательно с кем-то. Иначе ты никто. Врубаешься?

– Врубаюсь! – откликнулся я и закрыл кран.

– Ну, всё, договорились, колобок-за-лобок. Тогда бывай. Я, в общем… как чего разузнаю, сразу позвоню.

Раздались короткие гудки. Я положил телефон на стол, поставил чайник на подставку и стал ждать, когда вскипит вода. Поглядел в окно. На Политехнической улице, с двух сторон зажатой припаркованными автомобилями, образовалась пробка. И транспортная жизнь, замерев, теперь весело гудела сиренами, словно ожидая меня и подзывая спуститься вниз и влиться в ее разноцветный поток.