Лорен Уолк - Волчья лощина

— Он у меня птицу отобрал, — пробурчала Бетти. — Сказал, ещё к тебе полезу — покажет, где раки зимуют.

Вы, наверно, думаете — нельзя в таких обстоятельствах радоваться? А я вот радовалась. Самую чуточку, но радовалась. Похоже, решила я, и на Бетти управа нашлась.

— Полоумный, — бурчала Бетти, пытаясь подняться на ноги. У неё никак не получалось, потому что она заодно ещё и платье отряхивала, и выбирала сор из волос. — Псих. Вонючка.

Определённо, Бетти не понимала, что барахтается в зарослях ядовитого плюща. А я её просвещать не собиралась. Если ждёт меня адское пламя — что ж, так тому и быть.

— Какая ты гадкая! — крикнула я. — Нет в тебе ничего хорошего, одна только злоба.

Бетти расхохоталась:

— Да меня бабуля учила шеи им сворачивать! Мы вчера на ужин цыплёнка ели с толчёной картошкой и соусом! Все так делают, ничего тут нету плохого. А если есть — значит, и бабуля моя плохая, да и твоя мамаша тоже.

Я покачала головой:

— Цыплят нарочно разводят, для еды. Перепёлки — другое дело. Ты сама знаешь, и нечего прикидываться.

Я так сказала — и засомневалась: точно ли Бетти понимает разницу? Так я её и оставила — в плюще. Всю дорогу к школе молилась: хоть бы завтра Бетти покрыли волдыри, хоть бы она проснулась вся в коросте. Хоть бы лицо ей испещрили фурункулы и струпья. И пусть останутся шрамы — чем глубже, тем лучше. Пусть руки, задушившие бедную перепёлочку, навсегда будут обезображены этим деянием. Не стыдно желать такого убийце, ничуть не стыдно.

Уже к большой перемене Бетти начала почёсывать шею. К концу занятий на щеке у неё выступила сыпь. А я, вернувшись домой, не застала маму. Оказалось, она возле ручья рвёт бальзамин.

— Мама, зачем он тебе? — крикнула я с крыльца.

Она не ответила, только махнула: дескать, давай, помогай. Я побежала через огород к роднику, питавшему наш ручей.

Случись хоть один заморозок, от бальзаминовых зарослей осталась бы только негодная слизь. Но осень выдалась тёплая, и коленчатые стебли щеголяли почти летней свежестью. Ярко-жёлтые цветы давно превратились в прозрачные семенные коробочки, те полопались, семена рассыпались — зато листьев хватало.

В маминой корзинке уже была целая охапка стеблей, а мама всё рвала бальзамин.

— Держи-ка, Аннабель. Мы его весь соберём. Много понадобится. Бетти Гленгарри умудрилась забраться в ядовитый плющ и теперь вся в волдырях.

Мама покачала головой:

— Большая девочка, а простых вещей не знает. Хотя что с неё взять — она же из города. Будет ей урок на всю жизнь.

Мне на ладонь с листа сполз муравейчик. Я его сдула на землю.

— Мама, а ты-то при чём? У Гленгарри на ферме тоже есть ручей, и там тоже полно бальзамина.

Мама прервала работу, чтобы смерить меня укоризненным взглядом:

— Мистер Гленгарри сейчас в Огайо, сестре с переездом помогает. А миссис Гленгарри от радикулита совсем скрутило. Не тащиться же ей к ручью, когда у нас этого бальзамина хоть косой коси!

Мама выдернула ещё пучок и увенчала им мою охапку:

— Миссис Гленгарри звонила, спрашивала, не растёт ли бальзамин у нас возле дома. Он уже мало где остался — осень, как-никак. А у нас есть. Мы с тобой сейчас пойдём отвар готовить.

Почему я сразу не рассказала про перепёлку? Да просто не смогла. В ушах у меня всё ещё стоял этот мерзкий звук — хруст птичьих косточек. Мне требовалось время свыкнуться с ситуацией, прикинуть, как быть дальше.

Задушенная перепёлочка, загипнотизированные Генри и Джеймс, Тоби со своим рычанием — всё это требовало особых размышлений.

— Пожалуй, хватит для одной девчонки, — произнесла мама.

Подхватила корзину, первая пошла к дому. Вместе мы готовили отвар, чтобы облегчить боль, о которой я так истово молилась. Вот закипела вода в самой большой кастрюле — и мама стала класть в кипяток стебли: один за другим, один за другим. Вмиг они размякли и окрасили воду зелёным. Запах пошёл как от варёного шпината.

— Кого там занесло в ядовитый плющ? — крикнула из спальни бабушка. Она отдыхала после обеда.

— Бетти Гленгарри, — отозвалась мама. — Как её угораздило, один Господь Бог ведает.

— Городская! — прокомментировала бабушка, впрочем, без раздражения. — Ничего, теперь поумнеет.

Я-то как раз надеялась, что Бетти не поумнеет, что снова угодит в плющ, притом не до, а после заморозков, когда бальзамина не сыщешь. Отвар ещё немного покипел. Мама сняла кастрюлю с огня, процедила всё через марлю, слила в стеклянные банки. Когда отвар чуть остыл, мама укупорила банки и поставила в корзину.