Этгар Керет - Внезапно в дверь стучат

— Прости, — говорят Усы, — я не хотел.

Пнина может докопаться до него, спросить, чего именно он не хотел — поцеловать ее? воспользоваться ее слабостью? проделать с ней весь путь до Герцлии в машине, пахнущей смесью пота и кокосового освежителя воздуха? Но она ничего не говорит, у нее нет сил. Она только просит отвезти ее домой.

— Может, нам стоит поехать в полицию, — говорят Усы. — Все-таки, на всякий случай.

Но Пнина качает головой. Авнер в конце концов вернется, она это знает, он не из тех, кто кончает с собой, и не из тех, кто стреляет в других. Сначала, когда Пластырь только произнес это вслух, она испугалась, но теперь, когда она пытается вообразить, как Авнер засовывает пистолет себе в глотку или приставляет к виску, становится ясно, что это вообще на него не похоже. Усы не спорят, а просто везут ее домой. Под домом машина кейтеринга стоит двумя колесами на тротуаре и все еще перекрывает улицу. Бедняги, все это время они тут ждали. Усы предлагают выйти и поговорить с ними. Пнина видит, что они хотят чем-нибудь помочь, искупить вину. Но она им не дает. Не чтобы наказать, а просто у нее нет сил. Когда она выходит из машины, Усы ее окликают. Она надеется, что они не собираются извиняться снова. Ярость, затопившая ее, уже исчезла. Она уже правда не сердится. Вообще-то Усы, кажется, приятный человек. А что ее поцеловали — может, момент был выбран из рук вон плохо, но она чувствовала, что они желали ее с той минуты, как вошли в дом, и большую часть вечера это чувство радовало ее. Усы протягивают ей подарок для Авнера и визитку и объясняют, что на визитке есть номер их мобильного и она может звонить в любое время. Она кивает. Она не позвонит им, не сегодня.

Пластырю удается припарковаться прямо под домом. Но вместо того чтобы подняться на два этажа, вставить ключ в замок, раздеться в темном коридоре и тихо влезть на свою половину кровати, он принимается идти. Сперва он не очень-то знает куда — Штандер, Шломо А-Мелех, Кинг Джордж, потом Дизенгоф. Только на Дизенгоф он понимает, что хочет к морю. Он доходит до набережной, а оттуда спускается на пляж. Он снимает обувь и носки и стоит на месте, сгребая пальцами ног морской песок. За спиной он слышит шум дорожного движения и модный транс, доносящийся из какой-то лавочки. Впереди он слышит голос волн, разбивающихся о волнорез неподалеку.

— Прости, — говорит ему появившийся из ниоткуда паренек с короткой армейской стрижкой. — Ты местный? Тель-авивский?

Пластырь кивает.

— Круть, — говорит Стрижка. — Не знаешь, где тут можно оттянуться?

Пластырь может спросить, какой именно способ оттянуться имеется в виду: алкоголь? девушки? необъяснимая горячая волна, заполняющая грудь? Но какой смысл — он не знает, где найти хоть что-нибудь из этого, и просто мотает головой. Но Стрижка не отстает:

— Ты ж говоришь, что местный, нет?

Пластырь не отвечает, он только смотрит вдаль, туда, где чернота моря встречается с чернотой неба. Интересно, что стало с этим Авнером, думает он, — я надеюсь, в конце концов все как-то утряслось.

Предложения, которые я сейчас пишу, предназначены для развлечения зрителей немецкого общественного телевидения. Тележурналистка, пришедшая сегодня ко мне домой, попросила, чтобы я печатал на компьютере, потому что это всегда отлично смотрится: писатель пишет. Это клише, она в курсе, но, в конце концов, клише — одно из непривлекательных агрегатных состояний правды, а ее роль как журналистки — сделать правду привлекательной, сломать клише при помощи нестандартного освещения и неожиданных ракурсов. Свет у меня дома падает отлично, ей не придется включать ни одного софита, теперь осталось только, чтобы я начал писать.

Сначала я притворялся, что пишу, но она сказала, что это не то. Мол, сразу видно, что я только придуриваюсь.

— Пишите всерьез, — велела она, а потом подчеркнула: — Рассказ. Не просто последовательность слов. Пишите естественно, так, как вы всегда пишете.

Я сказал, что для меня это неестественно — писать, когда меня снимает общественное телевидение Германии, но она настаивала.

— Так воспользуйтесь этим, — сказала она. — Напишите рассказ именно об этом. О том, как это неестественно и как из этой неестественности что-то вдруг начинает прорезаться: настоящее, полное страсти. И оно разливается по вашему телу от мозга до поясницы. Ну или наоборот — не знаю, как у вас это работает. В смысле, где у вас в теле начинается произведение. Это очень индивидуально.