Тьерри Коэн: Надломленные души

До того самого дня.

Увидимся? Мы по тебе соскучились.

По спине девушки пробежал холодок. Эсэмэску она получила несколько минут назад. Лану тут же затошнило, и она побежала в туалет, где ее вырвало. Потом она бросилась к выходу. И сразу увидела их.

— Что ты здесь делаешь?

Лана вздрогнула. За ее спиной стоял директор.

Не рассказать ли ему все? Он тут же позвонит в полицию, за ней приедут. Отвезут в участок, и она сообщит полицейским о своих обидчиках. И тогда их…

Нет, жаловаться нужно было раньше, теперь слишком поздно. И потом, эти допросы, судебные разбирательства… все начнут об этом говорить. Как она посмотрит людям в глаза? И к тому же этот ролик. Может, полицейские отберут его у них и помешают выложить в интернет? Но можно ли с уверенностью сказать, что именно так все и будет? Сразу это случится или позже, но агрессоры обязательно отомстят.

Ответа директор так и не дождался.

— Ну, давай выходи, мы закрываемся.

А что ей остается? Она, конечно, выйдет. Вот только как себя вести, что сказать, если они с ней заговорят? Как дать понять, что она не испугалась? Попытаться их урезонить? Пригрозить, что она пойдет в полицию, и плевать на их видео?

Она должна выйти, проявив твердость и самообладание.

Лана решилась. Они ее увидели, выпрямились, переглянулись. У нее подкашивались ноги, но она взяла себя в руки и высоко подняла голову.

Наказание длилось уже больше месяца. Запертый в сарае, он ходил взад-вперед, голодный, встревоженный, измученный. В прошлую ночь подросток почти не спал. Крысы, привыкшие к его присутствию, настолько осмелели, что приближались к нему чуть ли не вплотную, а одна даже скользнула у него между ног. Отогнать-то он их отогнал, но остаток ночи провел без сна, все время оставаясь начеку.

Раньше отец никогда не оставлял его в сарае надолго.

Обычно бывало так: он затаскивал его в сарай, избивал и закрывал на ночь, на сутки, реже на два-три дня. Потом, когда тот ему был нужен, приходил и освобождал его.

— Будешь здесь торчать, пока не поймешь, что к чему! — взревел отец, запирая его на замок.

Но что он должен был понять? Дилан уже очень долго задавал себе этот вопрос.

Удары, он их почти не ощущал. Тело во многих местах было покалечено от постоянных побоев, особенно пальцы рук. И все труднее и труднее было ими владеть. А все из-за последнего изобретения отца.

Столкнувшись с нечувствительностью подростка, когда он избивал его огромными ручищами или ремнем, отец нашел другой способ вырвать у «щенка» крики боли. Он хватал сына за руки и принимался выворачивать пальцы один за другим, пока не раздавался хруст. Тогда Дилан кричал. И не столько от боли, сколько от страха, что не сможет больше владеть руками. Как он тогда будет работать и как научится писать? Ведь Дилан верил, что когда-нибудь он будет жить нормальной жизнью, что у него появится возможность наверстать пропущенные школьные годы, которые он проводил на полевых работах. Он пойдет на учебу, как его братья, будет заниматься, получит право играть во дворе, посещать столовую, короче, жить, как другие.

Все это будет с того дня, когда его простят.

Но за что? Он все время пытался понять, в чем он был виноват, но так и не мог. Наверное, в раннем детстве он совершил какую-то страшную оплошность, за которую его наказывали все эти годы и которая вызывала такую ярость у отца, да и не только у него — мать никогда не защищала сына, а братья лишь опускали глаза вниз, когда отец тащил его в сарай. Как бы он хотел узнать, в чем он все-таки был виноват, но вот досада, он никак не мог этого вспомнить. Отец называл его идиотом, скотиной, которой учеба на пользу не пойдет, хотя Дилан был убежден, что мог бы учиться не хуже братьев. Как бы он радовался, будь у него ранец, карандаши, тетрадки…

Но в ожидании прощения он должен был искупать свою вину, выдерживать побои и помогать старшим на ферме. Отец всегда заставлял выполнять порученную работу в срок, уложиться в который было трудно, угрожая, что лишит его пищи и снова изобьет. Но в том жалком состоянии, в котором Дилан теперь находился, справиться с заданием отца и вовсе было невозможно. Вот уже месяц, как ему было запрещено появляться в доме. И все из-за пропавшей курицы. Но он-то был ни при чем! Может, ее утащили воры, может, стянула лисица. Но для отца все было яснее ясного: виноват он, Дилан. Убежденный, что парень украл птицу, чтобы съесть тайком, отец избил его с еще большей жестокостью, чем обычно. А поскольку сын так и не заплакал, он в конце концов вывихнул ему палец. Первые два дня Дилану совсем не давали есть. Мать принесла еду лишь на третий день. Поставив перед ним тарелку, она с тревогой посмотрела на сына, и он увидел в ее глазах слезы. Но и тогда мать ничего не сказала.