Макс Неволошин - Срез

Лет через пятнадцать многое изменилось. Исчезли в прошлом гопники и дамба. Мою экипировку пополнил рюкзачок, вмещавший одеяло, две бутылки и стакан. Купаться я ездил на остров Зелененький. Он целиком контролировался нашими людьми. В левой его части находилась база отдыха. Справа — дикие, но взаимолояльные палаточные лагеря. Самый основательный — лагерь Глеба. С июня по август — мой второй дом.

Глеб Анисимов, лысеющий, упитанный, крепко, но достойно выпивающий москвич, служил полковником в генштабе. Когда-то давно самарская родня вывезла его на Зелененький. Глеб настолько проникся, что стал робинзонить там каждое лето. Уединение его, впрочем, длилось недолго. Через племянника Глеб закорешился с компанией моих друзей — типичных пляжных раздолбаев. Разницу в годах легко не замечал.

Вскоре лагерь Глеба разросся до шести-семи палаток. Владельцы беззаботно оставляли их, уезжая по делам на материк. Постепенно утвердился жилищный коммунизм. Закруглив еженощный сейшн, участники расползались по вакантным местам. Иногда там уже кто-то валялся. Минута полусонной ругани, кряхтения, стонов, и лагерь затихал.

Глеб поднимался раньше всех. Деловито шагал за барханы — в туалет. Затем держал курс вдоль берега, против течения. Отходил километра на три и совершал утренний заплыв. Вернувшись, убирался, мыл посуду, реанимировал костёр. Заваривал чай в котелке… Его душа не выносила беспорядка.

Позднее, наведываясь в столицу, мы частенько зависали у Глеба. На своей территории полковник оказался болезненно методичен. Ни рюмки до того, как сварится (почищенная нами) картошка. Хозяин между тем лишал костей селедку. Резал ломтиками, живописно укладывал в хрустальный поднос. Сбрызгивал маслом, посыпал колечками лука. Он был собран и точен, как нейрохирург. Затем раскладывал по мисочкам солёные волнушки, бочковые огурцы (лично ездил на рынок). Мелко шинковал укроп… А в холодильнике изнывала от нетерпения принесенная гостями водка.

Утро. Тягостное пробуждение на раскладном кухонном диване. Глеб ушёл на лыжный кросс. Заявится весёлый, свежий до противности. С порога крикнет: «Рота, подъем! За пивом бегом марш! В ларёк у продмага только что завезли».

Зимой полковник употреблял исключительно горячее пиво. «Летом надо охладиться, кто бы спорил, — рассуждал он, — но зимой-то это бред. Прямая дорога к ангине. А горячее, наоборот — профилактика. Я вот, например, с детсада не болею…»

(Иногда в наших широтах случаются зябкие дни. В такие дни, прихлебывая разогретый Tooheys, я вспоминаю Глеба. А если предварить рюмахой водки, ммм… Да хлебца чёрного в тостере запечь. Сдобрить его маслом, шмякнуть ломоть красной рыбы… Волнующая тема!)

Как-то раз я Глеба рассердил. Звоню ему в пятницу вечером. Отвечает незнакомый пьяный голос:

— Штаб-квартира полковника Анисимова.

— А где сам?

— Спит. Ты вообще кто?

— Ну, допустим, Макс. А ты?

— Ну, допустим, Лёха. Чё хотел?

— Заехать, посидеть.

— Через магазин?

— Естественно.

— Годится. И провизии какой-нибудь возьми.

— А девчонок тебе не подогнать?

— Хэхэ! — усмехнулась трубка. — Девчонок отставить — своих навалом.

Дверь открыл Глеб, запустил меня в коридор. Взгляд тяжёлый, будто не узнает.

— Ты чего? — спрашивает.

— Как чего?.. Пообщаться, — я тряхнул сумкой.

— Позвонить не мог?

— Звонил. Лёха какой-то ответил… сказал, приезжай. Я думал…

— А разве это Лёхина квартира?

Из комнаты донёсся звон посуды и женский смех. Я повернулся к двери.

— Ладно, заходи, раз приехал, — вздохнул Глеб. — Два часа посидишь и уйдёшь. Сам. И не делай больше так, поссоримся.

Добраться на остров было несложно. Утром и вечером ходил паром. Недалeко от пристани — лодочная станция. Свезёт — попадётся знакомый на моторке. А нет, так бомбилы домчат за рубль. Нет рубля? Наливай стакан и поехали. Спиртное имелось всегда. Без него в лагерь прибывали только комары.

Обитатели палаток со временем менялись. Измученные отдыхом старожилы ехали в цивилизацию. Их ждали чистые постели, горячий душ, еда без скрипа на зубах. Новые бойцы везли на остров запасы провианта, алкоголя, сигарет. Гостей нетерпеливо высматривали с берега. Наконец зоркий Юденич объявлял: «Ваня и Пальтишкин. В дрейф легли, подонки». Лечь в дрейф означало заглушить мотор километра за три до цели. И, двигаясь по течению, начать банкет в спокойной обстановке. Наблюдая это, похмельные островитяне звереют. Наконец лодка втыкается в песок. Прибывшие выпадают из неё — счастливые до упора.