Дмитрий Пригов - Мысли

Здесь же и сейчас статус и роль бестселлера вполне соответствуют специфике социоэкономической ситуации и культурной традиции. Сохранившиеся со старых и недавних советских времен просвещенческие представления о наличии одной и единой литературы и одного главного писателя побуждают авторов бестселлеров позиционировать и, соответственно, без толики сомнения воспринимать себя в качестве таковых. Это, естественно, приводит в отчаяние критиков и адептов высокой культуры, предполагающих, ровно наоборот, традиционную литературу единственно достойной называться литературой. Впрочем, я понимаю, что эти наблюдения и замечания вполне банальны.

Но когда социально-экономическая революция уничтожила в стране все уровни престижности (академической, общественной, культурной), существовавшие и при советской власти, присовокупив к этому и зону андеграундной престижности, кроме денег и власти (что, собственно, одно и то же), это обнажилось в предельной откровенности. Да при отсутствии к тому же развитого и артикулированного левооппозиционного движения, которое совместно с вышеупомянутыми сферами деятельности и функционирования рефлектирующей мысли является питательной средой и основным потребителем культуро-критицической интеллектуальной активности.

Посему бестселлер по преимуществу ассоциируется с детективом. Кроме редких случаев, когда в эту зону попадают совсем иные писания по причине разного рода скандалов, что, впрочем, является вполне принятым и нормальным механизмом рыночной и массмедийной технологии. Но внезапно и резко расширившийся круг читателей вряд ли удержит надолго в зоне своего внимания подобные тексты, так как содержательная сторона их вполне не соответствует ожиданию. Слой же адекватных читателей такого рода произведений находится за пределами влияния на рынок.

С культурологической же точки зрения стремительно сменяющие друг друга на рынке и в зоне потребительского внимания бестселлеры являются презентантами так называемого общеклипового культурного сознания в пределах литературы и вербальности. То есть сознания, удерживающего любой предмет в зоне внимания весьма короткое время. И дело не в размерах бестселлера или в условно-декоративно задействованных в нем глубинных исторических пластах, так как в пределах рынка доминирует не текст, а жест стремительного завоевания и стремительной же поставки новых товаров. То есть победившая идеология расширяющегося рынка с идеей и стратегией опережающего морального устаревания, сокращающая срок потребления почти до одного года. Собственно, такой временной модус существования всегда был свойственен развлекательной литературе, однако ныне он обрел идеологическое обоснование и стал доминантой художнических стратегий. При отсутствии общей большой культурной памяти бестселлеры способствуют формированию общей кратковременной культурной памяти, утверждая ее и порождая механизмы ее функционирования. Ну, как в том анекдоте про инвалида, в автобусе склонившегося над сидящим юношей:

— Вот, молодежь сидит, а инвалиды стоят. А я в 41-м ногу потерял.

— Старик, — резонно отвечает юноша, — я в 41-м не езжу.

А вообще-то, давно не существует одной литературы. И если, скажем, бестселлер по своей сути гораздо ближе поп-хитам, то авангардная литература, набранная теми же печатными знаками, по сути и функционированию гораздо ближе к современному изобразительному искусству, искусству перформанса и акций. И ситуацию в литературе, представляется, более осмысленно и результативно было бы стратифицировать не по привычному иерархическому, а по принятому в музыке принципу номинаций. То есть когда певец кантри или рэпер не соревнуются друг с другом и вместе — с каким-нибудь Паваротти. Надо быть просто первым в своей номинации. Ну а выбор себе номинации, в пределах которой желательно и органичнее всего функционировать для самого автора, естественно, предполагает со стороны творца некое вменяемое представление о всех преимуществах и недостатках подобного выбора — и в смысле денег, и в смысле реализации интеллектуальных, художнических и всяческих неземных амбиций.

Припоминается одна весьма знаменательная (во всяком случае, для меня) история. В ней отразилась специфика тогдашнего местного культурного обстояния, взаимоотношения с западными идеями и способов перцепции их.

Помнится, в конце 60-х (не припомню точнее, память на даты всегда была слаба; да памятливых помимо меня предостаточно — можно справиться) в Пушкинском музее имела место выставка, где среди прочих экспонировался и Уорхол. В верхней галерее висела его работа, набранная из многократно повторяющегося всем известного портрета Мэрилин Монро (или Элвиса Пресли — тоже не суть дела), исполненная в технике шелкографии. Собственно, ее основной смысл (помимо, естественно, множества побочных) вполне ясен. Портрет основной героини американского мифа, мгновенно опознаваемой по иконографическим изображениям, утвержденным в массмедиа, исполнен в ширпотребной, тоже мгновенно опознаваемой в своей бытовой распространенности, технике, нисколько не ассоциирующейся с традиционным высоким искусством. То есть жестко маркированная культурно-мифологическая составляющая при нулевом культурном значении технологической стороны.