Дмитрий Пригов - Мысли

Затем представляется, что ужатие до уровня одного дискурса (как начальная стадия, с небольшим, предшествующим ей раскачивающим механизмом мерцательности) будет иметь своей целью отнюдь не ужатие всех прочих до одного, то есть не проблема информативности, но сама нравственная драматургия ужатия и будет стратегией, которая в своей динамике обнаружит напряжение между дискурсом и его телесностью, то есть пространством предположенной возможности его функционирования как развертывания и насильственности. Именно телесность, и не только транспонированная в драматургию метафорической телесности говорения на пределе дискурса, станет проблемой и проблематикой нового культурного менталитета.

Накапливающиеся элементы антропологических сдвигов (все, конечно, зависит от точки отсчета, но возьмем хотя бы конец XIX века, так и не осмысленный концептуально) — изменения среды обитания биологической и социальной — проблему новой антропологии выдвинут из маргинальной зоны в актуальную, стянув на нее все остальные, актуализовавшись, сделаем смелое предположение, в проблеме минимальных телесных жестов и работы с телом, что и явит основную драматургию нового времени (оставив, конечно же, для наслаждения и гедонистически-бездраматургийного существования огромное количество прочих художественно-артикуляционных проявлений, как сейчас и существуют классическая музыка <���или>, например, балет), то есть драматургию «возможно — невозможно» или же — «допустимо — недопустимо» (не в смысле нравственности, а в смысле функционально-предельного). Вполне возможно, что уже сейчас и существуют элементы, а может, и отдельные вполне оформившиеся феномены нового менталитета и его драматургия в пределах телесного, как мода, виртуальные пространства, искусственные среды обитания и т. п. Пока же коллапс старого способа бытования в культуре дает некую дополнительную энергетику умирания, которая еще удерживает в пределах своего горизонта и искривляет в поле своего тяготения достаточно большую зону культуры <���…> не оставляя пока хоть какое-нибудь заметное пространство для маневра в освещаемом поле культуры.

Хочется, хочется мыслить минимально, сдержанно, тепло, адекватно, трогательно и взыскательно, чисто и однозначно, с живым наполнением и тихими ограниченными телодвижениями, экономичными телесными жестами, выразительными вздохами, быстрыми ласковыми взглядами, одеяниями, хранящими тепло и движение плоти, пожатиями рук, вырастающими в грандиозные художественные события, стратегии и откровения духа, притоптываниями, разверзающими пропасти человеческой экзистенции и сравнимыми с грандиозными культурологическими построениями, болью и даже кровотечениями, допустимыми в пределах выживания, несущими на себе знаки иного смысла и прямого обращения к людям, понимающим и отвечающим подобным же порывом осмысления действительности, понимая это как прямую и реальную артикуляцию культурного проявления! Хочется того, чего давно уже не хотелось (а впрочем, чего хочется всегда и постоянно, помимо эротических позывов, конечно, и являясь как бы в некотором смысле сублимацией их), — хочется принципиально нового!

Увы, возраст мой, конечно, уже не тот, чтобы увидеть цветение этого предположительного нового (или какого-то другого, прямо противоположного здесь описанному), не увидеть мне, увы, его стремительный взлет и торжество. Но я люблю мыслить логически, это меня утешает в моей старости и немощи — вот я намыслил логически.

Столь часто поминаемый в нынешней критической, культурологической и философской литературе (да и просто во всевозможных разговорах по всевозможным поводам) термин «постмодернизм» вряд ли может быть определен однозначно, поскольку столь различны не только его толкования, но и степень охваченности им различных сфер культурной деятельности, точнее — степень стилевой его выявленности в них. Если пытаться найти ему аналог в истории европейской культуры, то вряд ли это будет какой-либо большой стиль, но скорее — доминирующий культурный менталитет типа рационализма XVIII века.

Наиболее четко и интенсивно постмодернизм явлен в изобразительном искусстве, представленный на страницах журнала работами нескольких художников из числа звезд первой величины этого направления. Есть тенденция акцентировать черты отличия местного, нашего постмодернизма от ихнего, западного. Естественно, как всегда и во всем (учитывая специфику нашего недавнего прошлого, в пределах которого наш постмодернизм и возник), различия есть. Но сходство как в художнической стратегии, так и в способах пользования языками и материалами столь значительно, что позволило нашим художникам этого направления включиться в большой мировой художественный процесс и быть вполне адекватно понятыми впервые после времени авангарда начала <���ХХ> века.