Дмитрий Пригов - Мысли

Посему, в пределах спора текстоцентричных авторов, я лично в подобных случаях, отдаю предпочтение не качеству текста (если мы рассуждаем о принципиальных и даже радикальных шагах, жестах и новациях, а не о гедонистическом потреблении и заполнении свободного времени), но конкретному их наполнению. И в этом смысле меня гораздо более занимают голливудские проигрывания мощных современных мифов и утопий, связанные, скажем, с новейшими кибертехнологиями или новой антропологией. То есть я имею в виду самые прямые высказывания на эту тему, типа четырех серий «Элиена», где старая мифологема Франкенштейна о враждебности человеку всего искусственного и неантропологического, преодолевается новой. Подобные многократные проигрывания утопий и мифов приучают, дают время и возможность массам привыкнуть и осознать, что мир, к примеру, делится не на хороших людей и плохих элиенов, но на хороших людей и хороших элиенов и на плохих людей и плохих элиенов. Нормальная, полезная и увлекательная работа в пределах функционирования и реализации больших, мощных социальных и культурных мифов!

И вообще, когда мы почти трагически прижаты вплотную к тонкой стенке, отделяющей нас от новой и принципиально перекраивающей всю географию культуры антропологии, именно изобразительное (уже даже и не изобразительное, а неведомо какое) искусство, очистившее автора от архаических вериг текста и явившее его как миф, антропологический жест, подпись, являет тот переходный мостик в искусство постсовременное, оставив все нынешнее современное спокойно существовать в качестве огромного энтертейнмента, художественного промысла, который, как показывает опыт, может длиться веками, переживая и оставляя в прошлом свой собственный статус социокультурной и культурно-эстетической актуальности.

Бывало. Эх, в старые трогательные времена идешь, бывало, по залам музея или выставки, останавливаешься перед небольшой картиночкой, и вся твоя бедная, легко возбудимая душа прямо вздрагивает от сладостной боли. В скромной (по нынешним временам — почти никакой) работке могли разрешаться кардинальные проблемы, переворачивавшие не только души, но и порой (и весьма часто) принципы современного ей искусства. А сейчас кто обратит внимание на вещичку размером в какие-то 20 см х 30 см, если только она не помечена великим именем дремучего или же близкого прошлого?

Так было. Но с недавней (исторически недавней) поры размерами работ и инсталляций меньше внушительного зала уже и помыслить-то приличному человеку зазорно. И главное, конечно же, не сам физический размер как таковой, а то, что в нем наиболее четко и откровенно явлена артикуляция и презентация основных фигурантов рынка и процесса современного искусства — фирм, банков, корпораций, государств. Привязанность к туристическому бизнесу и индустрии развлечений. И вообще — большие деньги, глобальные амбиции и претензии. Все это, диктовавшее до недавних дней основные артистические поведенческие стратегии, начинает являть признаки некоторого окостенения, проявляющиеся в откровенной установке на гламур, промышленный дизайн и бесхитростную коммерциализацию, когда властно-амбициозные мотивы начинают превалировать над творческо-экзистенциальными и культуро-критическими. Именно грандиозность проектов, практически, нивелирует единичное высказывание, требуя гипертрофированных усилий, выплащивающих содержательную сторону самого проекта и работ (независимо от того — социально-критический ли это, антропологический или чисто визуальный проект), оставляя в качестве помянутой содержательности только эту вот грандиозность, гиперусилие и пафос. Что, конечно, тоже немало. И тоже — понятное художественное высказывание. Но по причине своей ясности и изношенности отходящее уже в сферу почти поп-шоу, дизайна и прямого рынка. Все же другое, если и наличествует, при существующей культурной установке и доминирующей оптике просто, практически, не имеет возможности быть прочитанным. Собственно, в описанной ситуации нет ничего трагического — обычная драматургия исчерпанной актуальности стратегий на пространстве истории и культуры.

В пределах нынешней функционирующей системы визуального искусства (пока еще почти полностью доминирующей), ориентированной на такого рода высказывание, естественно, стратегия художников, следующих этим правилам, видится как выигрышная и единственно удачливая. Да так оно и есть. Таким оно во всем своем финансовом, выставочном и истеблишментном блеске и <���во всей> соблазнительности предстает перед лицом новых, начинающих. Ох, признаемся, порой и пред нашим неудачливым лицом все это тоже является в виде прельстительного и недостижимого фантома. Посему весьма полезно, с некой культурно-гигиенической точки зрения, было бы объявить временный мораторий на все большие проекты, как, скажем, на установку скульптурных монументов того же Церетели.