Владимир Сагалов - Твоя Шамбала

– Что за странное название у твоей деревни, Роггов? Это звучит как будто это где-то далеко за границей, и звучит совсем не по-немецки.

На что он мне ответил:

– Да, ты прав. Можно так сказать – за границей. Но не за географической границей, не за границей страны, а за границей нашей истории и нашего языка. И я очень хотел бы, – всем сердцем и душой обратился он ко мне, – чтобы ты, Георг, когда вырастешь и станешь большим, попытался бы разобраться в этом запутанном клубке истории. А я помогу тебе, чем смогу.

В тот вечер он с этого и начал, словно наш разговор в детстве не заканчивался.

– Помнишь, в детстве ты хотел узнать о происхождении названия нашей деревни – Роггов? Поняв происхождение названия тех мест, где проживали наши предки, ты сможешь найти для себя ключ к двери, открывающей познание языков и истории происхождения тех народов, которые говорят на них в настоящее время. Я не буду тебя учить и доказывать пока ещё не понятные тебе истины. Я преследую лишь одну цель. По воле судьбы я не имею детей. Поэтому, как ты уже, возможно, догадался, ты, Георг, являешься единственным продолжателем нашего рода, и ты должен будешь найти ключи и с их помощью понять, кто были наши предки, на каком языке они говорили, живя на этой земле. Почему мы сейчас говорим и пишем на совершенно другом языке. Ведь мы никуда не уезжали с нашей земли. Иначе было бы всё понятно: сменили страну и забыли язык, а также культуру предков. Но ведь всё совсем не так. Мы живём на той же земле, на которой многие века проживали наши рода и создавали здесь свою культуру, о которой мы теперь также ничего не знаем. Наша маленькая деревушка вот уже как несколько веков утратила своё практическое значение, а прежде всего, на уровне энергетической вибрации слова. Я имею в виду значение названия деревни, как словообраза. Я думаю, ты заметил, когда добирался ко мне? На дорожных указателях названия поселений и направлений дорог в наших местах, для нашего немецкого уха не понятные. Не заметил? Ну, к примеру, в неполных трёх километрах от нас находится населённый пункт Руссов, а чуть далее восточней – Рерик, ещё Сатов, Глазин и много, много других названий, мне, немцу, как и тебе, немцу, ни о чём не говорящих. Но, хотя эти названия нам непонятны, они тёплые такие, приятные и мягкие на слух. А раз непонятное легко и приятно воспринимается нашим сознанием, значит, родное, но почему-то забытое.

Я сидел, как камень, боялся пошевелиться, чтобы не разрушить ту визуально выстроенную сказку, которая предстала предо мной. Ещё только начавшийся рассказ дяди Вольфхарта не давал моему сознанию никакой чёткой структуры для понимания сути его повествования. Сознанию требовались время и дальнейшая информация для постройки взаимосвязей и осознания предметности даваемой им информации. Лишь после этого сознание способно склонить мозг к принятию решения – за или против, интересно или скучно. Но в подсознании происходил совершенно противоположный процесс. Там жизнь кипела и выстраивала целые миры и галактики. Там, в подсознании, малейшей капли неведомого тебе знания вполне достаточно, чтобы произошёл взрыв чувств и эмоций. Поэтому для моего любопытного характера археолога и историка его рассказ являлся срезом культурного слоя земли, в котором, как мне казалось, таились все события, случившиеся когда-то на территории нашей земли или страны, но пока ещё просто сваленные в кучу и требовавшие глубокого изучения.

В самом начале учёбы в университете мы поверхностно пробежались по истории севера Германии, но не было ни одного факта, который зацепил бы мой интерес для более глубокого исследования той культуры. Возможно, это зависело от преподавателей и политической линии того времени, возможно, в то время я был заинтересован чем-то другим и не уловил изюминки, а возможно, что всему своё время, и оно наступило именно в доме дяди Вольфхарта, который сумел свести все, до того не хватавшие мне части воедино. Он вытянул из моих рук сеть, которую яначал путать, а не чинить, сосредоточившись на его рассказе. Он заметил это и предложил мне просто слушать, если сеть отвлекает меня от его истории. Я тоже заметил, что концентрация взгляда на вязании узелков при починке сетей может хорошо способствовать медитации, но не пониманию истории из уст рассказчика.

– Так вот, поэтому я и прошу тебя разобраться в том, почему язык и культура наших предков стали нам непонятны и ушли в забвение.

Он отложил в сторону челнок, аккуратно сложил на коленях сеть, так же аккуратно отложив её в сторону, встал и, подойдя к печи, положил в неё ещё одно небольшое полено, а затем вышел в другую комнату. Было слышно, как открылся шкаф, и он долго из него что-то выкладывал, затем вернулся с маленьким старым пакетом, обвёрнутым в газеты и обвязанным тесьмой. Сел на своё место и стал развязывать тесьму. Я ещё не знал, что он держит в руках, но в каждом движении чётко прослеживалась ритуальность действий. Он держал свёрток как какую-то древнюю рукопись. Также было заметно, что не только внутреннее содержание свёртка имело для него ценность, но даже старые газеты, служившие обёрткой, и тесьма. С большой осторожностью, сняв тесьму и разгладив её ладонями, он положил её на стол рядом с собой и ещё раз разгладил. Так же осторожно развернул обёртку из газет, на которых от времени уже сформировались точные линии сгибов, и поэтому он старался развернуть их так, чтобы газеты не дали надрыв бумаги. Вынул из свёртка небольшую, но, видимо, очень старинную, то ли тетрадь, то ли книгу, и также положил её на стол. Затем, не разглаживая, положил на стол обёртку из газет и вновь взял в руки тетрадь. Аккуратно держа её на одной ладони, погладил обложку другой и взял её крепко обеими руками. Всё это время он ни разу не отвлёк своего взгляда ни на меня, ни на что-либо другое. И так же, сконцентрировав свой взгляд на том, что держал в руках, он произнёс: