Владимир Сагалов - Твоя Шамбала

Зашумел деревьями ветер, крона берёзы закачала свисающими нитями ветвей, и с них посыпались, вырисовывая в воздухе мелкие и густые кружева, жёлтые листочки. Штефан наблюдал за ними, стараясь сконцентрироваться на одном из многих, и пытался довести его взглядом до самого низа, но ветер делал свою работу и путал их, делая игру Штефана невыполнимой. Ветер стелил по поляне вокруг дерева жёлтую позёмку. Эта берёза стояла на этой огромной лужайке совсем одна и была окружена полукольцом из огромных кедров и пихт, поэтому в этом почти замкнутом пространстве ветер гонял эту жёлтую массу листвы от одной стены арены к другой. Он сдувал их в кучу, затем делил на две, на три части или беспорядочно разбрасывал их по всему лугу, а затем закрутил вихрем, подняв эту жёлтую массу в воздух и внезапно стих. «Весь день стояла прекрасная, тихая и безветренная погода, что это вдруг так задул ветер? – подумал Штефан, с восторгом наблюдая этот грандиозный природный спектакль, в центре которого находился он сам. – Интересно, как внезапно пришёл, так же и исчез. Как интересно». И созерцал снизу вверх этот прекрасный жёлто-берёзовый дождь листьев, опускающихся, как карнавальные конфетти, навстречу его взгляду, мягко и нежно ложившихся на его лицо и глаза, которые он прикрыл. Его полностью засыпало, и если бы какой-нибудь грибник случайно проходил мимо, то никогда бы не увидел и, тем более, не догадался бы, что в куче листвы лежит совершенно живой человек.

Он мог бы стряхнуть листву с лица, но не стал высвобождать руку, вспомнив о просьбе Георга не убирать листьев с лица: «Если ветер не сдует, значит, так надо». Он немного приоткрыл глаза и увидел восхитительную картину, напомнившую ему калейдоскоп, который был у него в детстве. Сквозь мягкую, лёгкую, опавшую листву, которая ещё несла в себе жизнь, как сквозь витражное стекло, жёлтыми переливами разных оттенков лился нежный, предвечерний, солнечный свет. Ему было спокойно и уютно. Прочувствовав это блаженное состояние, он согласился с просьбой Георга не убирать листву с лица. Штефан вновь прикрыл глаза и вскоре уснул. Спал он очень крепко и видел во сне, как летит на самолёте домой. Прилетев, он мчится к Еве, его матери, и, лишь на ходу поздоровавшись, бежит к шкафу, в котором лежат фотоальбомы. «Мам, где она? В каком альбоме? Фотография деда, отца твоего, в каком альбоме?» – «Что с тобой? Что произошло?» – не понимая происходящего, интересуется его мать. – «Я должен вспомнить, как он выглядел». – «Да я тоже уже не помню точно, – сев рядом и взяв в руки альбом, Ева открыла сразу нужную страницу. – Вот эта фотография». Штефан отодвинул всё мешавшее ему на столе, положил перед собой раскрытый альбом и пристально вгляделся в старую, неудачную, но единственную фотографию с изображением деда. Запечатлён он был в профиль, среди людей, и невозможно было увидеть его глаза. Но нос. Профиль. Штефан не просто рассматривал старое фото, он изучал его как физиогномист: «Лупа есть? У тебя есть лупа?» – «У меня хорошее зрение, я никогда не пользовалась лупой. Что в конце концов происходит? – в недоумении повторила свой вопрос Ева, почему-то повернув голову вправо и вверх. – Три отблеска солнца – три дня. Первый – длинный, тягучий, почти бесконечный и сложный. Второй – легче и быстрее. А третий – как вспышка эмоций. Короткая, но приводящая к прояснению». Она продолжала глядеть вверх. «Мам, ты что? Куда ты смотришь? Что три дня?»

Штефан внезапно очень широко раскрыл глаза. На поляне было уже темно, а справа над ним светила керосиновая лампа. Держа свой светильник, Георг легонько тряс его за плечо:

– Просыпайся, внучок. Сейчас чайку тебе налью.

Штефан несколько секунд не мог понять, где сон, а где реальность. Но почувствовав запах горячего травяного отвара, который Георг давал ему и вчера, ощутил себя проснувшимся.

– Давай, внучок, попей горячего.

Пока Штефан дул в кружку и тянул маленькими глотками чай, Георг подошёл к берёзе, обнял её и начал что-то шептать. Затем приложил к стволу лоб и молча простоял около минуты.

– Ну что? Согрелся немного? – спросил Георг у удивлённо глядевшего на него Штефана. – Ничего не спрашивай. Вставай потихоньку и пойдём. В баньку. Париться.

Так же, как и предыдущие два дня, он лежал, завёрнутый в тот же просторный, тёплый тулуп, засыпанный кучей листвы, и глядел на хмурое небо, изредка сбрасывавшее вниз мелкий дождь. Долетая до земли, капли превращались в водяную пыль, это сопровождалось небольшими порывами ветра и поэтому не могло вызывать никаких приятных чувств. Но всё же, исходя из внутреннего состояния, несмотря на погоду, он чувствовал себя намного лучше вчерашнего. Мысли беспорядочно и судорожно сбивали одна другую, тут же теряясь или запутываясь, не давали покоя его сознанию. Может быть, те мелкие мысли, а также те, которые он считал неважными, составлявшие почему-то большую часть всей суеты в его голове, он смог бы организовать, чем он и пытался заниматься всё время; если бы не та одна, та большая и страшная, которая, как большой, жестоко брошенный камень вновь и вновь разбивала восстановленный витраж окна. Эта мысль-воспоминание, мучая сознание Штефана, всякий раз переносила его в то состояние страха, в тот день и в тот лес, вызывая почти ту же лихорадочную дрожь в его теле.