Владимир Сагалов - Твоя Шамбала

Мне уже не стыдно за тот мой взгляд на жизнь, теперь я горжусь собой за всё то, достойно пережитое и принятое, за большой урок.

На мгновение он замолчал, глядя вдаль. В тот момент он находился в состоянии счастья от того, что, когда-то пережив столь жуткие события, мог теперь спокойно изложить свои чувства и эмоции от пережитого. Он мог рассказать о том, кем он был и кем стал теперь. А ещё о том человеке, его деде Георге, который за очень короткий промежуток времени сделал из духовно пустого, расчётливого и эгоистичного существа зачаток нравственного человека. Он был счастлив оттого, что в лице Виктора нашёл друга, которому он, как на исповеди, может открыть свою душу. Такого человека на протяжении своей прошлой жизни он не встречал.

Вновь глубоко вдохнув, Штефан продолжил свой рассказ:

– Стараясь не открывать глаза, чтобы случайно не увидеть чего страшного, я так же лежал на животе и думал о причинах убийства Михаила. Было понятно, что помощников убили заодно, как свидетелей. А вот проводника дядю Колю наверняка перепутали со мной. Значит, и меня вместе с Мишей должны были убить. А может, и нет. Лучше нет. Если да, то тоже как свидетеля. Кто были эти люди? Кто их послал? За что? Те, с Аржана, не могли быть, ведь мы на вертолёте улетели, а расстояние не близкое. Хотя они тоже не по-доброму глядели на Мишу. Кому-то он крупно помешал или кого-то обманул.

Я считал себя стопроцентной жертвой событий, спровоцированных Михаилом. Мне и на ум не пришло вспомнить о наших банковских проделках. По-другому их и назвать-то нельзя. О сотнях или тысячах людей, которые ещё с советских времён, кто как мог, копили сбережения и вкладывали их в нами выдуманные фонды. Михаил сформировал их на бумаге и дал им юридическую основу, а я, как глава банка, не отказавшись от крупных чёрных денег, давал ему зелёный свет. Он говорил: «Деньги у людей есть, их только лишь нужно красиво взять. Взять так, чтобы люди сами желали их отдать, а значит, необходима красивая сказка, в которую они поверят».

Я пытался говорить ему о законах, о правилах, но только лишь пытался. Жадность и скупость заставляли меня говорить очень тихо и тут же соглашаться с любым контраргументом Михаила. Я понимал, что та система, которую мы предлагали людям, была чистейшим обманом, но Миша говорил: «Штефан, если люди сами захотят принести тебе деньги, то мы сами будем делать закон». И, похлопав меня по плечу, добавил: «Это Россия, друг мой, это Россия. Здесь можно делать всё. Мы возьмём отсюда всё, что возможно, озолотимся и свалим в вашу Европу или в Израиль. А эти, пускай с голоду пухнут, им не привыкать». Потом, позже, я узнал, что после всех этих финансовых махинаций многие пенсионеры, не имея даже средств купить себе хлеб, просто вешались. Они вешались, оставшись без всего, даже без еды. Вешались от безысходности, от чувства страшного обмана, оскорбления и унижения. Это люди, которые прожили свою жизнь за эту страну, и они думали, что вот так она их отблагодарила. Они думали, что их родная и любимая страна их обманула, ведь они не знали, что страна их не бросала и не обманывала, и никогда бы этого не сделала. Их страна была так же обманута и ограблена, но в ещё более страшных масштабах. И в этом обмане допустила ту страшнейшую ошибку, которая повлекла за собой огромное горе. Она позволила проникнуть на свои просторы таким, как я.

Так вот, я лежал, зажмурившись, присыпанный мхом, перегнившей хвоей и ещё там какой-то грязью, изнемогая от страха, а также от гнева и ненависти к уже покойному Михаилу. Перед глазами поплыли картинки, такие размытые, пожелтевшие и трясущиеся, как испорченная временем плёнка с короткими, по несколько секунд, фильмами. Во всех я видел примерный исход моей ситуации, и они меня не успокаивали. То, заблудившись, умираю в тайге от голода, то меня ночью съедают дикие звери, то находят бандиты и убивают. Вновь полились слёзы безысходности и страха. Но был один, последний и самый короткий фильм. Он дал мне надежду, и я зацепился за его исход всеми моими мыслями. В этом коротеньком фильме я увидел себя болевшим, но выздоровевшим, и в конце я вышел на залитый утренним солнцем двор какого-то дома, радостный. «Хочу, чтобы было так» – плача, проговаривал я себе много раз, не останавливаясь. Повторяя это, как мантру, нескончаемое количество раз, я не заметил, как отключился в бессилии и уснул.

Как ни странно, но мне приснился сон, который я запомнил на всю оставшуюся жизнь. Сон был не связный, а больше, как те же короткие фильмы, но это было уже во сне и у меня отсутствовало чувство страха.