Георгий Пряхин - День и час

Пусть бы та что-то ответила, пусть бы тоже закричала (чего он, честно говоря, и представить не мог — чтобы теща кричала), пускай бы, наконец, заплакала.

Только бы не молчала.

Он это молчание там, за стенкой, не то что слышал, чувствовал — осязал. Оно затягивалось, и он погружался в него, как в холодную осеннюю воду: так ему становилось неуютно и тоскливо. И хоть лежал по-прежнему при полном параде, кожа от соприкосновения с этим сопредельным молчанием стала пупырчатой, гусиной. Мальчишеской. Не дядя — 182 на 82 — лежал наискосок расфуфыренной кровати, а нашкодивший пацан.

«Зачем она?» — уже не с раздражением, а с неприятным для себя удивлением думал он о жене.

Это было впервые — что жена на него кому-то жаловалась…

Теща молчала.

Он не лежал на кровати — он был придавлен к ней, потому что уже тогда почувствовал, как на него, на его дом надвигается, наваливается беда.

Вспомни Муртагина.

Азат Шарипович Муртагин.

Подполковник Муртагин.

Чингисхан.

Почему Чингисхан?

Вспомнил?

Он был невысокий, в меру плотный той не очень твердой, податливой, выспевшей плотностью, что нередко первой отличает людей восточной крови. Ее даже можно было бы назвать не плотностью, а полнотой, если бы не исходящее от нее ощущение, предчувствие скрытой и скрытной силы, пружины, упрятанной в недрах этой мякоти. Она, кстати, характерна и для некоторых представителей меньших, если их можно назвать меньшими, братьев человечества, в коих природная сила сочетается с известной осторожностью и даже некоторой барственностью. Негой. Немного сутулится, голова на короткой шее почти всегда опущена вниз. Он и ходит, глядючи не по сторонам, а неизменно себе под ноги. То ли настолько занятый своими мыслями, то ли в такой степени осторожный, коррегирующии каждый свой шаг.

Шаг у Муртагина неспешный, мягкий, кошачий. Во что бы ни был обут — а ты видел его и в сапогах, и в валенках, и в дешевых офицерских туфлях, — всегда кажется, будто скользит по полу в сафьяновых «черевиках» с заломленными носами. Муртагин имел способность неслышно и неожиданно вырастать у человека за спиной. Даже ваша обычно скрипучая, как немазаное тележное колесо, дверь к нему нечувствительна. Раскрывалась мягко, беззвучно, оглянешься — на пороге подполковник Муртагин. Смешно сказать, первое время ты вскакивал при его появлении. Обдергивал гимнастерку, вытягивался во фрунт:

— Здравия желаю, товарищ подполковник!

Правда, это продолжалось недолго. На второй или третий день тот в ответ сказал:

— Успокойтесь, товарищ сержант.

С тех пор вы здоровались за руку. К тому же однажды на теперь уже спокойное, почти цивильное «товарищ подполковник» он ответил, что его зовут Азат Шарипович. И назвал тебя по имени. Но это у нас не прижилось. Ты его по-прежнему за редким-редким исключением (когда вы не на людях, когда вы, например, за полночь сидели над каким-либо докладом: он в своем кабинете, а ты один в вашей общей комнате со скрипучей дверью, он писал, а тебе приносил готовые странички перепечатать — машинистка Валя давно отпущена — и, если что не так, поправить: «Я же человек нерусский») звал товарищем подполковником. Он это принимал и больше тебя за редким-редким исключением Сергеем не погонял. В понятие «если не так» входили, между прочим, не только орфография и синтаксис: принеся иной раз очередную страничку, Муртагин требовал или просил (считай как хочешь) прочесть ее при нем и, вроде бы шутливо, но довольно основательно стоя у тебя над душой и даже заглядывая в нее своими темными, лишенными блеска и оттого как бы впитывающими все вокруг глазами, спрашивал: а что думают на этот счет товарищи сержанты? а товарищи рядовые? — когда еще переводил тебя на службу в политотдел, он первым требованием ставил знать мнение рядовых. У вас с ним установилась дистанция вытянутой руки — наиболее короткая по армейским меркам: не каждый офицер здоровается за руку с сержантом.

Кстати, все в вашей комнате здоровались с ним за руку. Майор Ковач — старший инструктор по оргпартработе. Маленький, крепкий, открытое лицо, светлые, с проседью волосы отброшены назад. Вот кто любил здороваться! Рука короткая, короткопалая, всегда тщательно вымытая и крепко, до скрипа вытертая простым солдатским вафельным полотенцем. Рука довольно сильная, поленообразная, и, как многие небольшие, но коренастые (он и сам поленообразный) люди, он любил этой силой козырнуть. Насладиться. И здоровался так: еще только завидя вас, еще только идя навстречу, уже широко отставляет правую руку, а сойдясь, с улыбкой, с довольным смешком всаживает свою ладонь (это уже не полено, это уже клин!) в вашу. И удовлетворенно хакает: