Лана Барсукова - Счастливые неудачники [litres]

Петрович вынужденно отказался от дальнейшего преследования с едва скрываемым ликованием. Наконец-то обстоятельства отсекли его от этой парочки. Все, теперь домой. Запить и заесть эту историю. Завтра отдаст фотки заказчику, и пусть сами разбираются. Его дело – сторона. А на полученные деньги сыну что-нибудь купит. Давненько такого не было. Но лучше поздно, чем никогда. Отец он или кто? Вот именно, отец, причем честно заработавший на подарок благодаря своему, можно сказать, профессионализму.

От этих слов Петровичу стало совсем кисло. Мало того, что он, как последняя ищейка, шел по следу глупых влюбленных, подставляя их под удар, так еще и щелкал на смартфоне, словно прыщавый подросток. Ни чести, ни умения в этом не было.

Ладно, с честью он еще как-нибудь разберется. Лучшая оборона, как известно, нападение. Нечего было блядки прямо в аэропорту устраивать, сами виноваты, сопляки влюбленные. Петрович будил в себе чувство мужской солидарности с мужем Лиды, но оно получалось каким-то иллюзорным и натужным, как солидарность с мировым пролетариатом в первый майский день советской весны. И сквозь войлок этой рыхлой и блеклой мужской солидарности в нем прорастали звонкие и крепкие ростки симпатии к Лиде, к очкарику, к их молодости и желанию, даже к их дерзости и неосмотрительности. Петрович пропалывал обретавшие силу ростки собственным матом и накрывал новым слоем войлочной солидарности с мужем. И все повторялось. Получался многослойный пирог, несъедобный и громоздкий, давящий на плечи.

Петрович прокрутил фотки, рассмотрел их внимательно и критично. Да, четкость и контрастность есть, этого у буржуйской техники не отнять. Но в целом – полная фигня, наполнитель для мусорного ведра. Кадры просто фиксировали контуры тел, протоколировали встречу в аэропорту, словно высушивали жизнь до состояния гербария. В них не было ни настроения, ни красоты, ни той самой гармонии, которая так поразила его воочию. Так может фотографировать простой шпик, ищейка, а не мастер своего дела. Для Лидиного мужа, конечно, сгодится, но перед собой стыдно.

За этими мыслями Петрович не заметил, как доехал до дома. У подъезда, как всегда, не было места для парковки. Это людей можно селить на головы друг другу, а машины в пирамидку не составишь. Выходило, что машины успешнее людей отвоевывали право на жизненное пространство. Обычное дело, но на этот раз Петрович чертыхнулся особенно смачно и в скверном настроении духа появился по пороге своей квартиры.

И зря. Жена как раз выкладывала на тарелку разварившиеся рожки, а это было самое взрывоопасное ее состояние. В последнее время она часто сердилась на мужа, что стало общим местом их отношений, и Петрович как-то приспособился, научился с этим жить. Но в этот вечер он и сам был недоволен собой, совсем и категорически. Два недовольства вступили в резонанс, и произошел взрыв.

– Ты есть будешь? – сварливо поинтересовалась жена.

– Нет, не хочу.

– Я тоже не хочу, – жена взбодрилась, как футболист, получивший хорошую подачу. – И сын, между прочим, тоже не хочет. Нормальный человек не может есть бесконечные рожки.

– Не ешьте, если не хотите, – еле сдерживаясь, чтобы не сорваться, сказал Петрович.

– Какие мы спокойные! Посмотрите на него! Я тоже хочу быть такой спокойной! Целыми днями пропадает где-то, только ночевать приходит, да еще сытый. Есть он, видите ли, не хочет. А мы ничего, жуем. Когда это кончится? Когда ты в последний раз деньги в дом приносил?

– Заткнись, – рявкнул Петрович.

– Я заткнусь, я тебе так заткнусь, что тошно будет, – жена задыхалась от возмущения и осознания собственной правоты.

Петрович рванулся к выходу, радуясь, что в их маленькой квартирке от кухни до двери всего два шага, как будто архитектор заранее продумал этот момент. Но все равно успел услышать: «Ничтожество, ты мне жизнь испортил». Ничего нового он не узнал, но на душе стало еще гаже.

Подхватив свой верный «ФЭД», Петрович хлопнул дверью и выскочил на пропахшую кошками лестничную клетку. Состояние души и запах лестницы удивительно гармонировали друг с другом. Петрович схватил «ФЭД» машинально, не подумав, как последнее основание для самоуважения, как решающее доказательство, что в чем-то жена все-таки не права.

Только в машине он немного успокоился и принял решение поехать туда, где оставил Лиду с очкариком. Он будет стоять под воротами столько, сколько его душе угодно, а если мраморным львам не нравится такое соседство, пусть уматывают в свою Африку.