Джессика Парк - 180 секунд

Либо я взлечу, либо шлепнусь наземь. В том, что я переживаю, Эсбен не виноват, и я больше на него не злюсь. Просто он застал меня в неудачный день. Он не мог знать, что я такая хрупкая и робкая.

Что я боюсь его и всего остального.

Мое детство состояло из боли, отвержения и пустоты; эти чувства так долго владели мной, что теперь я не знаю, смогу ли справиться с ними.

Но, боже, как я этого хочу. Я больше не желаю так жить.

Я накрываю рукой глаза, чтобы сдержать подступающие слезы.

Мне стыдно того, какая я холодная. У меня всего одна подруга. Я живу в стеклянном шаре, который создала сама.

Я смелая. Я смелая. Я смелая.

Но со слезами я справиться не могу.

– Не хочу так жить, – повторяю я вновь и вновь сквозь рыдания.

Я плачу о том, какой была, какая есть и какой могла бы стать. Но в моих слезах есть толика облегчения, потому что я знаю: вот-вот произойдет перемена. Перемена, которая, возможно, поднимет меня из праха. Я имею довольно смутное представление о том, что тогда будет, но надо рискнуть.

Я снова научусь надеяться.

Я смелая. Я смелая. Я смелая.

Успокоившись, я вылезаю из постели, беру кофейник, который прислал Саймон, и завариваю очень крепкий кофе. Коробку и обертку я оставляю на полу в намеренной попытке немного ослабить свое маниакальное стремление к порядку. Я направляюсь в душ, и сильная струя воды немного меня освежает, но мои глаза чудовищно опухли, поэтому, вернувшись к себе, я прикладываю к ним кубики льда и попиваю кофе из подаренной красной кружки. Потом сушу волосы и пытаюсь восстановить завивку, которую сделала мне Стеффи позавчера. Я надеваю белый свитер без рукавов, бежевый открытый кардиган, джинсы и коричневые ботинки. Слегка крашусь. Меньше, чем одобрила бы Стеффи, но больше обычного. Сегодня я хочу чувствовать себя красивой. Мне нужен максимум позитива.

Затем я открываю еще одну посылку Саймона. В ней лежат: ежедневник в тканевой обложке, три сорта чая, бутылка с медом, попкорн для микроволновки, две плитки темного шоколада и – ура! – крем для век с кофеином. Я мажусь им, произношу короткую благодарственную молитву и выуживаю из коробки последний предмет.

Кажется, я сейчас снова заплачу.

Саймон прислал плюшевого мишку. Неуклюжего, длинноногого, коричневого плюшевого мишку с галстуком в горошек. Я прижимаю его к груди и закрываю глаза. Никто и никогда не дарил мне мягкие игрушки, и я вдруг понимаю, какое это грустное откровение. Неумолимое и непреодолимое. До моих приемных родителей просто не доходило, что я не отказалась бы от мягкой игрушки. Я засыпала, обнимая подушку, – а сегодня получила медвежонка.

На моем лице, когда я делаю селфи с мишкой, совершенно искренняя улыбка. Я отправляю фотку Саймону. Он отвечает почти немедленно: «У каждого ребенка должен быть плюшевый мишка. Ты сейчас совсем взрослая, да и тогда, когда мы встретились, была уже слишком большая, но… каждый отец должен подарить дочери плюшевого медвежонка, поэтому лучше поздно, чем никогда».

Я закрываю глаза и прижимаю к себе мишку. И дышу.

Лучше поздно, чем никогда. Он прав.

Через полчаса я стою у двери аудитории. Когда я шагаю через порог, мне кажется, что произошло событие огромной важности; но, садясь на привычное место и кладя рядом сумку, я сохраняю спокойствие. Я пришла первая, как и рассчитывала – и не свожу глаз с двери, ожидая Эсбена. Я не надеваю наушники, не погружаюсь в чтение и не притворяюсь, что делаю заметки в тетради.

Сегодня я просто жду его.

Аудитория на три четверти полна, когда он появляется. Я сажусь прямее.

Эсбен как будто сомневается, окинуть взглядом аудиторию или нет. Я молюсь, чтобы он посмотрел в мою сторону.

Он поднимается по лестнице справа, и, когда мне уже кажется, что он сейчас сядет в переднем ряду, Эсбен вдруг останавливается и медленно поднимает голову. Он встревожен. Очевидно, он ждет моей реакции. Я ему сочувствую. Мягко говоря, я непредсказуема.

Я слегка улыбаюсь, и он расслабляется. В аудиторию входят другие студенты; несомненно, за нами наблюдают, но я не возражаю. Я убираю сумку с соседнего сиденья и наклоняю голову набок, приглашая Эсбена сесть рядом. Восхитительно бодрой походкой он приближается ко мне, пока остальные проталкиваются мимо, на свои места. Сегодня Эсбен даже не отвечает на приветствия и никак не реагирует, когда кто-то зовет его с верхнего ряда. Он просто идет ко мне, как будто в аудитории больше никого нет.

Он садится рядом, слегка коснувшись меня плечом, и негромко говорит: