Маделин Уикхем - Удиви меня

Кричу, а перед глазами у меня встают смеющиеся, румяные личики Тессы и Анны. Мои драгоценные девочки. У них тоже есть мечты, желания и представления о мире. Чтобы я когда-нибудь пыталась их изменить, заставить их стыдиться своего воображения, не верить в свои мечты… Никогда! Я бы никогда не заставила девочек пройти через этот ад!

Мама не отвечает. Я наклоняюсь к ней, близко-близко, практически дышу ей в лицо.

– Почему? Почему?

– Ты была такой маленькой, – наконец выдавливает из себя мама.

– Маленькой? При чем тут мой возраст?

– Мы думали, так будет проще.

– Проще? – в недоумении смотрю на нее. – Проще?

– Нам пришлось спешно покинуть…

– Почему вы решили так быстро уехать?

– Потому что эта девчонка начала обвинять отца в домогательствах! – Я не узнаю маминого голоса – так резко и странно он звучит. Лицо ее искажается от отвращения и презрения, становится похоже на маску страха из греческой трагедии.

По моей спине пробегает холодок. В следующую секунду ее лицо разглаживается, но я же видела то выражение. Я никогда не смогу его забыть. Как и не забуду ее голоса.

Мое детство было таким безмятежным. Я не видела ничего, кроме блеска, веселья и роскоши. Красивый отец и добрая мамочка. Очаровательная, любящая семья. Но теперь всплыли бранные письма. Ложь родителей. Презрение и отвращение, скрывавшиеся за улыбками.

– Есть ли… – я сглатываю, – есть ли правда в словах Линн?

– Конечно, нет! – Мамин резкий голос заставляет меня вздрогнуть. – Нет!

– Тогда почему…

– Нам пришлось покинуть Лос-Боскес-Антигуос. – Мама отворачивается, старательно избегая моего взгляда. – Это было просто невыносимо. Не знаю, что эта девчонка наплела про Маркуса своим родителям, но они поверили в ее страшную историю. Можешь себе представить, как они отреагировали. Начали распространять клевету и лживые слухи среди наших друзей… Мы не могли этого допустить… Мы должны были уехать.

– Значит, вы поэтому продали дом.

– Мы бы все равно его продали.

– Но вы сказали мне, что Линн была воображаемой, – безжалостно отрезаю я. – Вы играли с разумом четырехлетнего ребенка.

– Но ты продолжала о ней спрашивать, Сильви! – Мама поворачивается ко мне, и я вижу, что у нее дергается левый глаз. – Все время плакала: «Где Линн? Я хочу к Линн!» И пела ту чертову песню, которой она тебя научила.

– “Kumbaya», – еле слышно шепчу я.

– Это действовало твоему отцу на нервы. Нас обоих это сводило с ума. Как мы могли позабыть о происшедшем? Это была идея твоего отца, сказать тебе, что ты попросту выдумала Линн. Я согласилась. Настоящая… воображаемая… Ты бы все равно больше никогда не увидела ее. Это была невинная ложь во спасение.

– Спасение кого?

Я преисполнена гневом. Перед глазами то и дело предстают картины из моего детства: лицо папы искажается каждый раз, когда я упоминаю Линн. Мама замирает, испуганно переводит взгляд с папы на меня и пытается сменить тему. Не это ли делала мама всю свою жизнь? Меняла темы, чтобы скрыть ужасающую правду?

В гостиной тишина. Я не могу остаться, но и сдвинуться с места тоже не в силах. Вместо этого просто стою и смотрю на диван. Огромный и мягкий, со сливочными валиками на спинке. Розовые бархатные подушки, сшитые на заказ. С чудесным узором из геральдических лилий. И сидящая на нем красивая блондинка в элегантном розовом костюме. Восхитительная картина. Но красиво все это только на первый взгляд.

Только теперь понимаю, что мама всегда была лишь восхитительной картинкой. Блеск и отражение. Милые улыбки, созданные для того, чтобы, как стрелки, направлять по ложному пути. Одни и те же фразы: «Какая красивая у тебя юбка, Сильви!», «Здесь хорошее вино», «Папа был героем». Фразы, созданные для того, чтобы заполнять пустоту, не дать правде выбиться наружу. Когда мы в последний раз говорили с мамой по душам? А если и говорили, что, если я и тогда не слышала искренних слов?

– А как же Дэн? – прямо спрашиваю я.

– Дэн? – Мама непонимающе трясет своими светлыми волнами волос, как будто не может вспомнить, кто такой Дэн.

Новая волна ярости захлестывает меня:

– Дэн, который себя не жалел, чтобы распутать ваши проблемы. Дэн, который сейчас в Девоне защищает имя отца. Снова. Дэн. Настоящий герой. А ты относишься к его стараниям так… как будто… так и надо.

Как только эти слова срываются с моих губ, я понимаю, насколько они правдивы. Мама никогда не воспринимала Дэна всерьез. Никогда его не уважала. Она была с ним милой и вежливой, но в ее тоне всегда проскальзывало что-то фальшивое. «Бедняга Дэн», называла она его. Как будто что бы он ни делал, он останется никем и ничем.