Изабель Пандазопулос - Три девушки в ярости

Я верю в вечные узы и долгую любовь.

Итак, вам остаётся лишь согласиться, что вы очаровательны, но вы не для меня. Возвращаю вам ваше письмо и прошу больше не искать со мной встреч.

Подождём хотя бы, пока пройдёт это лето. Может быть, осенью мы сможем снова увидеться как добрые друзья.

От всего сердца желаю вам всего самого лучшего, Марсель.

Дорогая Мени!

Я каждый день слушаю ваши радиопередачи. В первый раз это получилось совершенно случайно: я была на кухне, где хозяйничает моя кормилица Фаншетта, а она тоже с пристрастием вас слушает, хоть и не признаётся в этом. Это как если бы мы, женщины, встретились в четырнадцать тридцать и сели в уголок, чуть поодаль от всего мира, и чтобы никто нас не видел, как, бывает, закрывают за собой двери, чтоб никто не услышал, о чём между собой говорят, то есть обо всём, что нас волнует и что не осмелишься вот так попросту взять и спросить.

Меня зовут Сюзанна, и этим летом мне исполнилось восемнадцать.

Я хотела бы знать ваше мнение, потому что и правда боюсь, что мне никогда не стать женщиной. То есть, хочу сказать, такой же как все, замужней, имеющей детей и счастливой в своей семье. Я чувствую, что такая жизнь не для меня. При этом ума не приложу, чем заняться. Мне ничего не интересно… Я люблю смотреть на людей, люблю слушать, как они рассуждают. Но ведь этим всю жизнь не заполнишь.

Разве я смогу когда-нибудь удовлетворить какого-нибудь мужчину?

Этим летом у меня был второй опыт в постели. Немного лучше, чем в первый раз, но всё-таки он сказал мне, что я ему ничего не дала и он как будто сжимал в объятиях кусок льда. Я не смею спросить у других девушек, даже у тех, с кем близко дружу, как у них это получается, что они при этом чувствуют, больно ли им и на что похоже их наслаждение.

Дорогая Мени, скажите, я нормальная?

Берлин,

27 июня 1967

Моя Сюзанна!

Спешу написать тебе, пока тебе ещё не наговорили невесть что! У меня по-прежнему нет от тебя новостей. Не знаю, получила ли ты мои письма. Мне больно оттого, что ты молчишь. Не можешь же ты до бесконечности злиться, так ничего мне и не объяснив. Это на тебя не похоже! Я попробовала позвонить, но Фаншетта разговаривала так, будто я сам дьявол во плоти. Что-то вроде того, что тебе надо сдавать экзамен и не нужно тебя беспокоить. Я отказываюсь в это поверить. И лелею надежду, что ты прочтёшь эти строки. Мне нужно, чтоб ты знала обо всём, что случилось. Моя жизнь на пороге крутого виража, которого я никак не ждала.

Недавно, 2 июня, я была на своей первой манифестации — против визита иранского шаха, ты в курсе? Я видела, как один из манифестантов умер у меня на глазах, и совсем иначе, чем показали по телевизору и написали в газетах! Надо, чтобы ты знала. И говорила бы об этом. Мне хочется, чтобы весь мир взвыл от негодования, а вокруг только равнодушие и безропотность! Это так несправедливо и непонятно!.. Как будто так можно в 1967 году — тебя убьют на улице средь бела дня, и ты погибнешь неизвестно за что. Может, за идею, а может, и нет, а просто потому, что какой-то тронутый мозгами решил, что это будешь ты, что именно твоя жизнь оборвётся здесь и сейчас… Он пришёл на манифестацию впервые. Как и я. Женат, ему было 27 лет. И клянусь тебе, что его убили. Я там была. Я видела этого полицейского в штатском, Карла-Хайнца Курраса, как он хладнокровно вытащил оружие, хотя никто в его команде этого не подтверждает, и убил этого мальчика, стоявшего к нему спиной, просто выпустил пулю в затылок. Это не мог быть несчастный случай!

А когда я прочитала в прессе, чтó этот полицейский наговорил, я пришла в ярость!

Я не знаю, что думать. Вокруг все говорят: ему заплатили, чтобы дискредитировать студенческое движение. Это было бы ужасающим цинизмом. Даже написав тебе только это, я чувствую, как дрожит рука. И всё-таки именно так думает Иоганн. Он был со мной. Он тоже всё видел и потрясён точно так же. Всем надо объединиться против журналистов и правительства, которые искажают истину, как им выгодно.

Я чувствую себя преданной и оплёванной, Сюзанна. Я, именно и лично я, как будто такая недавняя история нацистской Германии снова всплыла, как будто с той грязью до сих пор не покончено. Как будто ложь и государственные интересы могли по-прежнему бесконечно превращать нас в ничто.