Джанет Уинтерсон - Не только апельсины [litres]

– Вы пролили чай, – возмущенно заявила Бетти. Я заплатила ей вдвое и ушла.

Я не пошла прямо домой, а поднялась на холм. В такую погоду там не было ни души. Если бы я по-прежнему жила здесь, то тоже не высовывала бы носа на улицу. Неразумное поведение – привилегия туристов. Я поднялась на самый, самый верх, откуда могла смотреть, как кружащиеся снежинки заполняют город, как чашу, стирая все и вся. Стирая все черное… Можно было бы состряпать внушительную проповедь… «Мои грехи нависли надо мной, как туча, он стер их, когда меня освободил…» Что-то в таком духе. Но где Бог сейчас, когда в небесах полно космонавтов, а Господь свергнут? Я скучаю по Богу. Я скучаю по обществу кого-то беспредельно надежного и верного. Я все еще не могу считать, что Бог меня предал. Слуги Божьи, да, предали, но предавать – в природе слуг. Я скучаю по Богу, который был моим другом. Я даже не знаю, существует ли Бог, но знаю, что если Бог для тебя – образец, то отношения с человеком едва ли способны до него дотянуть. Я думаю, однажды это будет возможно. Когда-то я считала, что это стало возможно, и то увиденное мельком чудо отправило меня в странствие, на поиски равновесия между небом и землей. Если бы не прибежали слуги Божьи и нас не разлучили, меня, возможно, ждало бы разочарование: возможно, я сорвала бы белую парчу и нашла миску с супом. А так я не могу угомониться, я хочу кого-то яростного и необузданного, кто любил бы меня до смерти и знал бы, что любовь так же сильна, как смерть, и был бы навеки вечные на моей стороне. Я хочу кого-то, кто стал бы разрушать и был бы разрушен мною. Есть множество форм любви и привязанности. Некоторые люди могут всю свою жизнь провести вместе, не зная имен друг друга. Наделение именем – процесс непростой и требует много времени, он затрагивает суть и подразумевает власть. Но когда бушует непогода, кто может позвать тебя домой? Только тот, кто знает твое имя. Романтическую любовь разбавили, превратили в дамские романы и продают тысячами и миллионами экземпляров. Где-то она еще жива в своей изначальной форме, записанная на каменных скрижалях. Я бы пересекла моря, пережила солнечные удары и отдала бы все, что у меня есть, но не ради мужчины, потому что мужчины хотят быть разрушителями и никогда не согласятся быть разрушенными. Вот почему они не годятся для романтической любви. Встречаются исключения, и я надеюсь, что они счастливы.

Неведомость моих потребностей меня пугает. Я не знаю, насколько они огромны или насколько они высоки, я знаю только, что они не находят удовлетворения. Чтобы определить длину окружности капли масла, можно использовать ликоподий, иначе говоря, споры плауна. Вот так я и поступлю. Разыщу бочку ликоподия, посыплю им мои потребности и узнаю, насколько они велики. Тогда, повстречав кого-то подходящего, я смогу показать этому человеку отчет об эксперименте: мол, вот, посмотри, с чем тебе придется иметь дело. Вот только потребности могут разрастись так, что я не смогу их измерить, могут мутировать или вообще исчезнуть. В одном я точно уверена: я не хочу чтобы меня предавали, но о таком ведь не говорят мимоходом в самом начале отношений. Люди редко используют слово «предательство», что сбивает меня с толку, – ведь есть много разновидностей неверности; но предательство, как ни крути, остается предательством. Под предательством я подразумеваю обещание быть на твоей стороне, а потом взять сторону другого.

Стоя на склоне холма, там, где он обрывается в карьер, можно увидеть дом, где некогда жила Мелани. В мой второй год после бегства в большой город я случайно встретила ее, она катила перед собой коляску. Если раньше она была безмятежна до состояния жвачного, то теперь превратилась практически в овощ. Я все смотрела на нее и недоумевала, как вообще у нас могло что-то быть, а ведь когда она в первый раз покинула меня, я думала, у меня заражение крови. Я не могла ее забыть. А вот она как будто все забыла. Мне хотелось встряхнуть ее, сорвать с себя всю одежду посреди улицы и заорать: «Помнишь это тело?» Время – великий омертвитель. Люди забывают, скучают, стареют, уходят. Она сказала, что не так уж и многое между нами произошло – с точки зрения истории. Но история – веревка с узлами, и лучшее, что можно сделать, восхищаться ею и, возможно, завязать еще пару узлов. История – это гамак, чтобы в нем качаться, игра, чтобы в нее играть. «Колыбель для кошки». Она сказала, те чувства мертвы, чувства, которые она когда-то ко мне питала. То, что мертво, обладает немалой притягательностью. То, что мертво, можно перелицовывать, переиначивать, перекрашивать. Оно не воспротивится. Тогда Мелани рассмеялась и сказала, что, вероятно, мы воспринимали случившееся очень по-разному… Она снова рассмеялась и сказала, что из того, как воспринимала я, получился бы хороший роман, а то, что помнит она, просто факты. Она сказала, что надеется, я не сохранила писем, – глупо цепляться за то, что не имеет смысла. Будто от писем и фотографий случившееся становилось реальнее, опаснее. А я ответила, что мне не нужны письма, чтобы помнить. Тут взгляд у нее расфокусировался, и она перевела разговор на погоду, ремонт тротуаров и на то, как взлетели цены на детское питание.