Джанет Уинтерсон - Не только апельсины [litres]

– Мэй! – охнула я.

– Тетя Мэй! – рявкнула мама.

– Давай встретимся в «Трикеттс» в три, выпьем молочного «Хорликса».

И она довольно откинулась на спинку сиденья, высвободив мой скальп.

– Смотри, Луи, детка линяет! – Мэй ткнула пальцем в спину мамы и помахала прядками моих волос, приставших к ее пальто.

– В ее возрасте бывает, – встряла Ида. – Пустяки.

Автобус выехал на Бульвар (мама всегда его так называла – из-за воспоминаний о Париже). Мэй и Ида сошли у торговца требухой, но мама решила ехать до газетного киоска, где выяснилось, что для нее забыли оставить последний номер «Ленты надежды». А я была настолько глупа, что спросила, нельзя ли мне новый дождевик.

– Этот дождевик отца твоего переживет, – последовал ответ.

Потом мы пошли на рынок. Фарш всегда доставался маме дешево, потому что мясник когда-то за ней ухлестывал. Она говорила, что он дьявол, но фарш все равно брала. Пока мясник его заворачивал, я зацепилась дождевиком за крюк для мяса и оторвала рукав.

– Мама! – взвыла я, размахивая рукавом.

– Пфуй! – выдохнула она и, достав рулон клейкой ленты, принялась обматывать мне руку. В этот момент мы увидели миссис Клифтон, которая давала уроки пения и покупки делала в «Маркс-энд-Спенсер».

– У Дженет что-то с рукой? – осведомилась она.

– Просто рукав, – ответила мама, как можно выше держа голову.

– Но, кажется, ей нужен новый дождевик, вы так не думаете?

Мама переложила из руки в руку сумку с покупками.

– Нет, не нужен, – вмешалась я. – Мне правда этот нравится.

Она посмотрела на меня с отвращением.

– Ну, по-моему…

– Мы как раз сегодня идем за новым, – твердо сказала мама. – До свидания.

Она подтолкнула меня к выходу, оставив миссис Клифтон у свиного желудка.

– Ты просто позорище, – зашипела мама, едва мы отошли подальше. – Что сказал бы твой дедушка?

– Он же умер.

– Не в том суть.

– Она гусыня надутая, и она мне не нравится.

– Помолчи, у нее прекрасный дом.

Не успела я снова запротестовать, она затолкала меня в магазинчик, где торговали всякой всячиной и подержанными вещами.

– У них дождевиков нет, – сказала я, с облегчением оглядываясь по сторонам.

– А вот и есть! – победно ответила мама.

Она копалась за грудой картонных коробок, на которых стоял штамп «ОСТАТКИ», – как тавро на овцах.

– Померь вот этот.

Я послушалась.

Он был чудовищно огромным.

– Смотри, к нему капор прилагается.

Она ткнула бесформенным куском пластика туда, где, как ей казалось, будет моя рука.

– Его какой стороной надевать? – Я чувствовала себя в ловушке.

– Да какой угодно – от дождя убережет.

Я вспомнила один фильм – он назывался «Человек в железной маске».

– Великоват, – рискнула я.

– На вырост будет.

– Но, мама…

– Мы берем.

Дождевик был ярко-розовый.

Молча мы пошли в рыбную лавку.

Я ненавидела маму.

Я смотрела на креветок.

Они тоже были сплошь розовые.

Рядом со мной стояла женщина с бело-розовым кексом в руках. И глазурь на нем была розовая, и кремовые розочки тоже.

Я думала, меня стошнит.

А потом кого-то действительно стошнило. Маленького мальчика. Его мать его ударила.

«Поделом ему», – злобно подумала я.

Я задумалась, не уронить ли в лужу рвоты новый капор, но знала, что мама все равно заставит меня его надеть.

Я чувствовала себя такой несчастной. Когда Китс [40] Китс, Джон (1795–1821) – английский поэт-романтик. чувствовал себя несчастным, он всегда надевал чистую рубашку.

Но он же был поэтом.

Мелани я даже не заметила бы, если бы не обошла прилавок кругом, чтобы посмотреть на аквариум.

Она чистила копченую рыбу на большой мраморной плите. Она орудовала тонким разделочным ножом, а кишки бросала в жестяное ведро. Потрошеную рыбу выкладывала на пергаментную бумагу, а на каждую четвертую тушку клала веточку петрушки.

– Мне бы тоже так хотелось, – сказала я.

Она улыбнулась и продолжила работать.

– Тебе нравится это делать?

Она все еще молчала, поэтому я, насколько могла незаметно (насколько вообще способен человек в розовом пластиковом дождевике), скользнула за чан. Сползающий на глаза капор закрывал обзор.

– Можно мне немного наживки для рыбы? – спросила я.

Она подняла глаза, и я заметила, что глаза у нее чудесного серого цвета, как шерстка кошки у Тех, Кто По Соседству.

– Мне не полагается болтать на работе с друзьями.

– Но я же не твоя подруга, – бестактно указала я.