Николай Плотников - С четверга до четверга

— Ничего, лейтенант, жить можна! — Зубы так сверкнули, что все заулыбались. Враз мощно заворчали моторы, затрещала передача.

— Веселый пацан! — сказал водитель офицеру. Но офицер не ответил. Устало и пристально он смотрел теперь только вперед, в броневую щель на приближающиеся дома. Желтоватые глаза его стали жестоки и неподвижны.

Вечером он ехал обратно мимо той каменной будки, где журчал ручеек из разбитой трубы, и вглядывался, чего-то ждал. Ее светлые глаза исподлобья под низкой челкой, тонкий ситец на груди, пыльные маленькие туфельки. Он видел отчетливо даже чуть припухшую нижнюю губу, тополевый пух на пуговке у ворота… Устало ступала лошадь, крутились песчинки в прозрачной струйке, никого не было. «Все равно она видит меня, я вижу ее…» Стало просто и грустно, все отдалилось, гул грузовиков приходил через тишину, как со дна реки, в сумерках медленно гасли верхушки тополей.

Против штаба стоял «студебеккер», суетились солдаты, рыча, прополз к повороту «виллис» начштаба.

— Али? — Гандулинов тащил ящик к машине. — Прибыл?

— Майор где? Зачем таскаешь? Куда?

— К теще в гости! На передок снимаемся — отгулялись. Тащи свои шмутки.

— Майор где?

— Влип твой майор. — Сказал Гандулинов и поставил ящик. — Накирялся, повара генеральского съездил.

— Чего? Не понимай тебя.

— «Не понимай!» Выпил он, снять могут. Понял?

В полумраке терраски на ящике с картами сидел майор. Он был без фуражки, ворот расстегнут, блестел потный лоб. Изредка он поводил шеей, хрипел:

— Не подходи!

Офицеры грудились у порога, посмеивались, Ткаченко просил умильным голосом:

— Вэ Гэ, отдай карты! Сел як клуша. Грузить трэба. Отдай!

Выпуклые глаза майора медленно обводили всех, не отвечали.

— Виктор Герасимович! Слезь, задерживаешь машину, — сердито уговаривал толстый топограф.

— А он и не слышит, — сказал Ивлев. — Алиханка, подойди к нему, может, тебя признает? Иди вот сюда. Ну?

— Товарищ майор! — громко, краснея, доложил Алихан и проглотил слюну. — Рядовой Алихан прибыл… Пакет отдавай, бендера стреляй… Он смешался и замолчал. Выпуклые глаза повернулись, уперлись, из-под надбровий сквозь серую паутину пробился вопрос, осмыслялись зрачки.

— Али. Алешка? Ты? Встань здесь, сынок, охраняй. Меня. Автомат есть? Охраняй. Окружили, заразы!..

Наступила тишина, Алихан растерянно вертел головой, моргал.

— Сойди, Виктор Герасимыч, — сказал топограф. — Грузить надо, начштаба уже отбыл.

— Не сойду! Я и сам… Врете, гады! Под Винницей тоже так… Не сойду!

Грозно врубились складки на щеках, серая паутина опять затянула, глаза, которые видели страшное, расширялись; Алихан попятился: майор был не пьян — болен.

— Пистолет у него забрали? — негромко спросил кто-то.

К террасе подошел ординарец начштаба. Его толстощекое лицо было вымыто, сонно. Он поморгал, поправил пилотку.

— Тебе кого, телок? — спросил Гандулинов, который сидел на лавочке.

— Товарища майора Самсонова.

— Иди вон туда. Он тебе даст «товарища»!

Ординарец взошел, пригляделся к полутьме, четко вскинул руку к виску:

— Товарищ майор, полковник Юрин приказал донести готовность к выезду!

Майор долго всматривался в белесый пухлый блин. Все притихли.

— Ты булки любишь жрать? — спросил майор зловеще. — А? А вшей ты кормил? А? Сдаться захотели? Не-еет! Я — вашу… вас! Майор привстал, лапая пустую кобуру, ординарец с грохотом скатился по ступенькам.

— Ты, телок, — позвал его Гандулинов, — не вздумай начштаба докладывать. Понял? А то мы тебя отелим!

Водитель отдела, пожилой, степенный Миронов, вылез из кабины. С терраски по ступенькам спускались офицеры, последним вышел Алихан: майор спал сидя, положив голову на кулаки, упертые в колени.

— Подождем, — сказал Ивлев. — Через час очнется, уже бывало…

— Напился, — сказал Гандулинов Миронову. Старый шофер покачал головой.

— Не в том дело… Он и со ста грамм такой же — у него в мозги вдарило. В сорок втором из мешка выходили и всех почти положили на минном поле. Он тогда комбатом был. С тех пор вот так…

— Ты что — с ними был?

— Не… Мне Маслов рассказывал — он там был, на мотоцикле. В ПСД работал. Под Винницей.

— Всех! — с рыданьем сказал голос на терраске, — всех вижу, курвы! Булки жрете, а потом — предавать! Я вижу! Всех!

Голос оборвался. Алихан заглянул в дверь: майор по-прежнему сидел на сундуке с картами, кулаки его были сжаты, грубое лицо ослепло от закрытых глаз. Сквозь мелкий переплет окна догорали квадратики заката на полу возле сапог.