Леонид Милош - Братья по крови

— Прочь с дороги! — прокричал себе под нос Вовка и, поддав газа, чуть не задавил одного из инспекторов. Тот вовремя отскочил в сторону. А «бээмвуха» вылетела за пост и, почувствовав простор и свободу, снова рванулась как обезумевшая.　

«Маша… Машенька… миленькая моя… — со слезами на глазах повторял Вовка. — Нет, такого не может быть… она жива».　

Но предчувствие говорило совсем о другом. Случилось что-то ужасно страшное и непоправимое. И во всем этом виноват именно он — Вовка.　

«Нет… нет… не может быть», — стучало у него в голове.　

Редкие капли дождя ударили по дороге. Дворники расчистили стекло, делая его поверхность кристально прозрачной и гладкой.　

«Нет… я успею… я спасу их, я их спасу…»　

До города оставалось каких-то десять минут. Если по-прежнему лететь со скоростью двести сорок, то не больше десяти минут. В руках и теле чувствовалось напряжение. А из приемника лилась грустная мелодия из кинофильма «Профессионал». Та самая, где Бельмондо погибает. Очень тревожная мелодия.　

Дорога зигзагом уходила вправо. На повороте Вовка убрал ногу с газа и чуточку тронул тормоз. Машина сбросила немного скорость, но колеса, не слушаясь руля, неслись по мокрому асфальту прямо. Навстречу шла здоровенная длиннющая фура международных перевозок. Все, что произойдет в следующую секунду, Вовка понял в одно мгновенье. «Бээмвуха» на такой скорости не впишется в поворот. Он отчаянно сдавил руль и со всей силы ударил по тормозу, машину понесло юзом прямо под грузовик. Это конец. Он это понял. И последняя его мысль лихорадочно метнулась к цыганке, про которую он уже совсем забыл и которая так неожиданно сейчас выплыла в памяти со своим предсказанием — «вы умрете в один день». Метнулась лишь на миг и снова вернулась к Маше с Сергеем. «Простите меня!..»　

Машина с ужасающей скоростью влетела в бампер грузовика. От такого удара дальнобойщик с прицепом даже развернуло и он, торопливо скрежеща тормозами, медленно завалился набок в кювет. В ту же секунду все было кончено…　

На кладбище было сыро и хмуро. Прошла осень, зима, но весна еще не успела заявить о себе с полной силой. По-зимнему зябко и темно.　

Где-то вверху на деревьях изредка переругивались птицы. А, может, они вовсе и не ругались, а тоже скорбели об умерших и их душах. Накрапывал совсем мелкий дождик.　

Серый «жигуль» медленно по узкой дорожке въехал на территорию кладбища и неуверенно пополз вперед. Пассажир, сидевший рядом с водителем, всматривался в ряды могил, явно кого-то искал, наконец, махнул рукой и велел водителю остановиться. Вышел. Не спеша взял с заднего сиденья цветы — ало-красные гвоздики, десять штук. Снова всмотрелся в большой широкий памятник из черного гранита. Ветер пронизывал и рвался под одежду. Мужчина поднял ворот пальто, запахнул его на груди и медленно пошел по рядам могил. Остановился у той, с огромным памятником. Постамент тоже застлан широкими большими плитами гранита, по бокам такие же гранитные столбики, на них толстенные провисающие цепи. Могила смотрелась траурно и величественно. Мужчина взглянул на три молодых, улыбающихся ему с фотографии на памятнике лица — в центре девушка, обнимающая двух парней. Все трое — радостные, счастливые. Мужчина чуть дольше задержал взгляд на выбитых готическим шрифтом словах: «Горчаков Сергей Владимирович».　

— Эх, Серега, Серега, — вздохнул мужчина, потом положил на траурный постамент цветы и про себя произнес: «Полгода не виделись, извини, раньше не мог, но все-таки разыскал тебя, навестил».　

Мужчина скорбно смотрел на обрамленный гранитом портрет друга. Здесь, на памятнике, тот был совсем юный. Таким же он был на старой фотографии, которая всегда стояла у него на рабочем столе в кабинете, когда еще существовал кооператив «Пластик стар». Только там он был вдвоем с женой. А здесь еще кто-то третий. Только сейчас мужчина понял, что этого второго парня Сергей тогда отрезал, на той фотке было даже незаметно. А если отрезал, значит, были свои причины, и вот смерть примирила всех троих. Ну и правильно, хоть на том свете пусть в мире и согласии живут. Мужчина внимательно всмотрелся в незнакомца, в эти мальчишеские черты лица — и вдруг внутри что-то напряглось, замерло. Где-то он его уже видел. Перевел взгляд на фамилию на памятнике: «Марголин Владимир Анатольевич». Марголин… Марголин… И тут мужчина все вспомнил — Афган.　

— Надо же! — тихо пробормотал он, — как тесен мир и среди живых и среди мертвых.