Кирилл Апостолов - Времена и люди

После продажи пчел дед Драган целую неделю не показывался из своей «норы», как он с горькой иронией называл комнатушку в пристройке, где раньше хранили зерно и фураж, а теперь Илия определил туда отца доживать век. В эти дни дом словно онемел: не хватало веселого смеха и мудрой жизнерадостности, излучаемых стариком.

Наконец появился, но лишь мелькнул и тут же скрылся из глаз. Под вечер она увидела его снова — возвращался домой в сопровождении нескольких таких же, как он, стариков. Она заспешила навстречу, но, спускаясь по лестнице, услышала голос деда Драгана, возражавшего, видимо, сыну:

— Я у тебя на иждивении пока не жил. Или был обузой?

— Похоже, становишься.

— Разве я виноват? Я, что ли, просил: «Продай, Сивриев, пчел»?

— Сейчас время такое… каждая коза сама себе травку щиплет. Так что иди к Сивриеву, проси… Устроит куда-нибудь. На него тоже управа найдется… — И Илия выпустил такую обойму цветистых ругательств, что ей стало неловко, не за мужа — за председателя югненского хозяйства. Молодой, зло сплюнув, ушел, а старый остался сидеть на бревне перед пристройкой — поникший, озабоченный. Она заколебалась, идти ли к нему, и тут увидела возле старика Таску: возникла откуда-то, как тень, и, торопясь, сует что-то свекру в руку.

— Бери, бери, и потом я тоже…

Дед Драган разжал руку, и Милена разглядела синеватую десятилевовую банкноту.

— Спасибо тебе за доброе сердце. Присядь. — Он подвинулся, освобождая ей место. — Спасибо. Но я не возьму, не хочу я его денег…

— Это мои, из моей зарплаты.

— Вы семья, нет теперь ни его, ни твоего, все теперь у вас общее. Не хочу, чтобы у вас из-за меня разлады начались. Слушай, что я тебе скажу: в человеке много всего — на сто и одно наберется. А из этих ста одного только одно — его особенное. Откажешься от него, и останется от тебя пшик. А из остальных ста самое главное в человеке — гордость. Задавишь ее в себе хоть раз, она сама от тебя убежит.

— Тогда я попрошу товарища Сивриева.

— Ох, детонька ты моя… Да ты на свадьбу-то его позвать забоялась… Не тревожься, все утрясется.

Вечером Милене после долгих увещеваний удалось уговорить мужа поговорить со старым хозяином, и они послали за ним Андрея. Дед пришел, остановился в дверях, поздоровался почтительно, но сдержанно.

— Я поставлю вопрос на президиуме правления об оказании тебе материальной помощи. В виде компенсации за пчел. Устраивает?

Дед Драган смерил его злым взглядом.

— Я не нищий! Плевал я на твою милостыню! — И хлопнул дверью.

Оба они и даже Андрейка смутились.

На следующий день раным-рано дед Драган ушел со двора, вернулся, опять исчез, опять возвратился, и лицо его, как прежде, залучилось веселой, беззаботной улыбкой. Около полудня она увидела его с бай Тишо: стоят на улице, прислонившись к их каменному дувалу, шушукаются. Подбежал Андрейчо, и дед Драган, как обычно, загадал ему загадку:

— Ну-ка, отгадай, дедов внучок: кто по лугу босой ходит, дом на себе носит? А? Не знаешь? Ай-я-яй!

Милене все было слышно через открытое окно.

— Дедка, ты мне про эту улитку уж сто раз загадывал. Смешной ты, дед! Правда, бай Тишо? — радостно звенел голос ее сына.

— Ишь, и для тебя я уже бай Тишо. Разве так меня зовут?

— Так! Так! Я знаю! Все так говорят.

— Правильно. Молодец. А дед Драган точно смешной, ишь, по сто раз загадку загадывает.

Андрейчо поскакал по дороге, распевая: по лугу босая ходит, ла-ла-ла, ла-ла-ла, домик на спине свой носит, ла-ла-ла, ла-ла-ла!

Немного спустя появился Симо Голубов и, еще не войдя во двор, объявил, что «шеф» поручил ему все «устроить».

— Ты знаешь, старая твоя голова, что такое «устроить»? Это значит найти человеку работу, а не работе — человека. Я ее тебе нашел. Пойдешь сторожем. На место деда Геро. Будешь охранять амбары от молодух, чтоб не совались туда и не творили там того, что по закону божьему и по Конституции должны делать дома. Слаще работенки не сыскать на всем белом свете.

Дед кивнул и хитро подмигнул.

— Значит, согласен? Готовим приказ?

Старик приподнялся на цыпочки — не потому, что Симо был высок, а потому, что сам он был низковат, — и похлопал агронома по плечу:

— Ты, Симчо, стой себе в сторонке. Нашлись люди, получше вас дело уладят. Да и то сказать: что за работа — сторож? Нет, не хочу, чтобы люди об меня спотыкались. Я свою гордость блюду.

— Одно дело — хотеть, старая твоя голова, другое — мочь, а твои претензии беспочвенные, голые.

— Человек, Симчо, голым родится и голым на тот свет уходит… есть такие религии. А если о претензиях говорить, то я облаченных претензий не видел. Облачишь ее, так уже не претензия, а нечто, что в руках подержать можно.