Кирилл Апостолов - Времена и люди

Он поднялся в свою обновленную квартиру, лег, а мысль о завтрашнем приезде Милены, прежде чем он сомкнул веки, унесла его к случаю с конями у реки и к поездке на следующее утро на Моравку.

Своим помощникам — Голубову и зоотехнику — он сказал, что едут определять место для кошар. И они действительно целый день мотались по полям, ложбинам и уже после заката заявились на центральную усадьбу бригады, где еще теплилась жизнь. Он пошел вместе со всеми, хотя, чтобы увидеться с Еленой, нужно было свернуть в другую сторону.

Бригадир, низенький, плотный мужик, повторявший после каждого пятого слова «значит», определил их ночевать в братний дом. Брат перебрался в Югне, но все хозяйство его еще оставалось здесь.

Спать в чужом доме не хотелось, решили устроиться во дворе и разжечь костерок. Бригадир ушел домой, а немного погодя вернулся: жена, значит, зовет всех ужинать. Он ответил ему за всех, что не очень удобно стеснять его семью, но если он может дать им хлеба и сала…

— Гала-ужин! — воскликнул Голубов, когда бригадир растворился во тьме. — Сливовица и домашнее сальце.

Чтобы не слушать болтовню помощника, он отошел к ближайшему кустарнику срезать веточку для вертела. Выбрал подходящий прут и стал его обчищать неторопливо, тщательно, что было вовсе не в его характере. Все поведение его определялось, наверное, пассивным внутренним сопротивлением, которое исподволь настраивало его и сумело настроить окончательно против его первоначальных планов и желаний. Обстругивание прута отчасти отвлекало его от них.

— Держу пари, что сало будет с плесенью, — продолжал болтать Симо. — Здешние не умеют его солить. Во всей Моравке есть только один дом, где в это время года накормят белым и душистым салом. Это дом деда Методия. Что нам мешает, спрашиваю я вас, отправиться туда? Ведь рядом. Меньше часа ходьбы. Путь недолог, но зато… Ракия там — это вам ракия, сало — это сало… А как подают? Люблю, чтобы все было красиво обставлено, черт побери! Согласен сто лет ни кусочка в рот не брать, но когда уж сяду за стол — ублажите душу мою. Согласен сто лет не видеть человека, но первым, кого я увижу, должна быть красивая женщина.

Тодор строгал все быстрее и быстрее.

А главный агроном, не переставая, ругал то серость здешних крестьян, то вообще весь свет: боже, как мало красоты в жизни, как много уродства и пошлости. В конце очередной тирады он подхватил под руку зоотехника, и они растворились в темноте.

Немного погодя в круге света у костра возник с довольной улыбкой на лице бригадир.

— Вот, значит, все, как вы хотели, товарищ председатель. А жена говорит, отнеси и грибов сушеных. Так и нанизывайте: кусок сала, гриб, кусок сала, гриб… Чтоб уж по всем правилам. А где другие?

— Пошли к деду Методию.

— Смотри-ка… В такую даль… Чего ради?

Запах жареного сала приманил окрестных собак и кошек: их глаза алчно засверкали из тьмы.

После ужина бригадир принес две тяжелые козьи бурки, они завернулись в них и улеглись около гаснущего костра, все еще пахнущего горелым салом. Головни постепенно темнели, в высокое фиолетовое небо тянулась узкая ленточка дыма. Фосфоресцирующие точки вокруг нее исчезли, тьма обступала их со всех сторон, и со всех сторон послышался беспорядочный лай. Тон задал старый, судя по слабому, хриплому лаю, пес. В общем хоре его не стало слышно — словно выполнил свою задачу: вдохновил собратьев — и смолк. Соседний склон отзывался на лай глухим эхом.

— Собак тут, видно, больше, чем хозяев.

— Есть такое, — тут же отозвался бригадир. — Уезжают люди. Кто, значит, в Югне, кто в города, а собаки их, значит, остаются. Днем в лесу зайцев гонят, серн, а к ночи в село возвращаются и лают вместе с нашими. А чего ради им сюда бежать? Может, им страшно одним в темноте, а? — спросил он и сам себе ответил: — Может, и не страх, может, и еще что-то, но они, домашние, не могут без человека.

— А тот старый, что первым начал?

— Вот, значит, и ты его отличил. Это Панделиева пес. Взлаял два-три раза, а ты его, значит, запомнил, выделил. Во всяком селе есть люди сразу заметные — и старики, и девушки, и парни. И у собак так же. Один, значит, начинает лаять первым, другой известен силой, третий — злобой, четвертый… Да так ведь не только у собак. Возьми петухов. Один, значит, запевает, другой — звонкоголосый, третий детей клюет. И все их знают. А другие тоже лают, тоже кукарекают, но нет в них ничего наособинку, так их и не знает никто. Хозяева-то, конечно, своих отличают. Но, я тебе скажу, и у людей так же.