Кирилл Апостолов - Времена и люди

Но Филипп чувствовал (что бы они ни говорили), что сестра приходила недаром. Жесткий она человек, жесткий и упрямый, — но такой ее сделали злобный нрав свекрови и бесхарактерность мужа. Нет, надо найти ее сегодня же, тревожно думал Филипп. Если она явилась искать его даже сюда, это неспроста.

Вечером, когда садится солнце и женщины с мотыгами на плечах отправляются по домам, Филипп напрямик — через железнодорожную линию и овощные плантации, минуя дорогу, — подходит к птицеферме. Он отправился к канцелярии, где работала его сестра, в центральное здание, но, проходя мимо фуражного отделения, он вдруг слышит голос сестры там, за приоткрытой дверью:

— Не хочу тебя видеть. Больше не ищи меня. Что было, то было.

Наступает пауза, во время которой Филипп машинально приближается к двери.

— Нет-нет, — продолжает Мария, — не желаю я ничего вспоминать, сыта по горло. Уходи.

— Даже после той ночи? — слышится мужской голос.

— Даже!

— Вот ненормальная.

— Уходи.

— А не пожалеешь? Я ведь и рассказать могу. А ты как-никак семейная…

Раздается оглушительная затрещина — и тяжелые, быстрые шаги приближаются к двери.

Филипп едва успевает отскочить в сторону, однако спрятаться негде, и в следующее мгновение он оказывается лицом к лицу с Илией, счетоводом. Тот, кривя губы, проносится мимо, едва не сбив парня.

Открыв двери настежь, Филипп видит сестру. Босая, с метлой в руках, стоит она, оцепенев в ярком свете, упавшем снаружи на пыльный цементный пол.

— Что с тобой?

— Не твое дело.

— Послушай… — Он подходит к ней ближе. — Ты случайно не замешана в какой-нибудь краже? Этот тип…

— Глупости! — фыркает она.

— Я узнаю. Он мне сам ответит, — говорит Филипп угрожающе и бросается к двери.

— Нет! — испуганно кричит Мария, преграждая ему путь. — Ты этого не сделаешь, нет, нет! — всхлипывает она и, обхватив брата, опускает голову ему на плечо.

Они выходят во двор, садятся на скамейку, как тогда. И как тогда, откинувшись к стене, Мария замирает, бледная, с застывшим напряженным лицом. Потом, успокоившись, она встряхивает головой, точно пробуждаясь после плохого сна, протирает глаза и, стараясь говорить как можно более решительно, тоном, не терпящим возражений, но одновременно и отчаянным, говорит:

— Я не хочу, чтобы ты ходил к этому… Заклинаю тебя. И не думай ничего плохого: в нашем роду никогда не было гайдуков и подлецов. Мы никогда не посягали на чужое.

Огражденский хребет, похожий на коня с вытянутой шеей и провисшей седловиной, постепенно теряет четкие очертания. Вокруг становится темно. Брат и сестра молчат. Они не могут найти слов, которые объяснили бы окружающее — враждебное, непонятное, не зависящее от их воли.

Как наивны, беспомощны люди, думает Филипп. Они воображают, что, становясь взрослыми, узнают друг о друге все, чего не знали в детстве. Ложь. У каждого возраста свои крепостные стены — самые низкие в детстве и самые высокие, когда человек воображает, что мир лежит у его ног. Вот и сейчас, когда оба стали взрослыми, выросла и стена, разделяющая их. Крепостная стена просто видоизменила фасад. Оказалось, человек не может ни вылезти из собственной шкуры, ни допустить нечто чуждое в свою душу, даже когда это «чуждое» исходит от родного брата или родной сестры. Видно, потому и не могут они сказать друг другу ничего вразумительного. Встреча с Илией словно тень набросила на их отношения, и с каждой минутой брат и сестра все больше отдаляются друг от друга.

Опускающаяся на сады ночь окутывает их своим мягким блекло-синим покрывалом. Вокруг ствола старой яблони кружат два слабых зеленоватых огонька.

Филипп уходит. Светлячки прекращают свое круговое движение около яблони и летят по аллее перед ним, бесшумно плавая в темноте. А в свете мощного люминесцентного фонаря они исчезают мгновенно и бесследно… Не так ли исчезла в период возмужания детская его непосредственность? И наивная вера, что солнце садится в речной омут, чтобы искупаться, а город, где вечерами сверкают бесчисленные электрические солнца, — это и есть «весь белый свет». Верил, что единственное, чего недостает Марии для полного сходства с невесткой Викторией, — это духи, которые брат Георгий присылал жене из далекой Гвинеи!..

Очередной столб — с незажженным фонарем, следующий тоже, исчезли и живые зеленоватые фонарики, освещавшие ему дорогу. Плотно окутанный тьмой, Филипп яснее, чем днем, ощущает свежесть и прохладу деревьев и густого кустарника. Это ощущение незаметно снимает с души мелкую, ничтожную накипь — грусть об ушедшем детстве (будто гаснут светлячки) — и неожиданно навевает мысли о Вечности.