Кирилл Апостолов - Времена и люди

Звякнуло оконное стекло. Он поднялся, стараясь не ступать на загипсованную ногу, подошел к окну. Симо. Стоит под конским каштаном, как всегда, при костюме и галстуке в любую жару.

Когда агроном ушел, дед Йордан, до того лежавший неподвижно, поднял голову:

— Сребра?

— Нет, Симо.

— Кто?

— Симо, агроном!

— Хороший она человек. Я сразу увидел: и умница, и красавица, и решительная. А глаза-то — васильки. У моей, царство ей небесное, такие же были.

— Да Симо, Симо был! Написать тебе, что ли? — И он стал писать пальцем в воздухе.

— Выписывают, говоришь? Как хотят, их дело. Хотя, честно говоря, мне тут лучше, чем дома: и врач, и сестры, и санитарки… А дома все самому приходится делать.

— У тебя никого нет?

— А?

— Дома-то у тебя есть кто?

— Да никакие лекарства не помогают. Когда совсем плохо, приезжают, сразу в неотложку — и сюда. У них ведь тоже план. Но у них счет другой: чем меньше на тот свет пойдет, тем лучше… Все-то у нас зависит от плана, и мы от плана… и от должности. А разве мы не одного государства народ? Я так скажу: важнее хвост, а не голова. Спереди, в голове, — там все приукрашено, там мысли красивые, а к концу, в хвосте-то, все в натуре — и красота, и безобразие.

Дед Йордан говорил громко, с натугой, как все глухие.

Филиппу хотелось, однако, дознаться, есть ли у него близкие и почему до сих пор никто не пришел навестить его. Он присел на его койку и прокричал прямо в ухо:

— Есть у тебя дети или родня?

Старик подумал, прежде чем ответить.

— Ишь чего знать захотел… Есть, уж коли тебе так приспичило знать. — Поколебался секунду-другую и закричал еще более нервозно: — Есть, есть, столько, что другим могу уступить! — Он передвинул под одеялом свои исковерканные ноги и продолжал сквозь слезы: — Ты говорил, что один живешь, а к тебе каждый раз приходят, да все разные. Это потому, что ты еще им нужен. А я кому и на что со своей немощью?

Старик заохал, лицо его исказилось болью, и Филипп, громыхая костылями, поспешил в коридор позвать сестру.

Труба котельной, первая и пока единственная высокая труба в селе, привлекала к себе тем большее внимание югнечан, чем меньше дней оставалось до официального открытия теплиц. Чаще других наведывался бай Тишо. После того как мраморный карьер в Ушаве хотя и незаконно, но приютил мужчин из побитых градом сел и люди поуспокоились, а те, что бежали, вернулись, он весь свой оптимизм, всю энергию сосредоточил на воплощении своей давнишней мечты — иметь в Югне собственные теплицы. Он проводил на стройплощадке целые дни, подбадривая строителей и внушая им, что надо поторапливаться.

Еще один югнечанин проявлял особое нетерпение — дед Драган, «материально ответственное лицо». Уже за неделю до открытия он закупил то, что ему поручили, и то, что ему не поручали. Наиболее доверенным людям (а к их числу он относил каждого, кто соглашался его слушать) дед сообщал под большим секретом, что обвел вокруг пальца и бухгалтера, и «хозяина». Они мне поручили купить коньяк и что к нему полагается и как материально ответственному лицу следить за их расходованием. А я что сделал? На половину денег купил коньяк, на другую — ментовку. Праздник придет — пожалуйста, угощение на любой вкус. Один из «доверенных» не одобрил его инициативы: «В Югне ментовку пьешь ты один да несколько бабулек». — «Значит, будет праздник и на нашей улице! Ну а кому не понравится, так что делать. На всех не угодишь. Хотя в святом писании сказано, что господь создал человека по своему образу и подобию, но я вам скажу: ложь на ложь положи и еще одну сверху добавь — это и будет человек. Человек не господнее, а дьявольское подобие, потому и большего дьявола, чем человек, на земле не сыщешь».

Единственным, кто не волновался, был Тодор Сивриев. Даже в самый день открытия он не пошел с утра лично проверять подготовку, а вызвал бухгалтера, чтобы тот объяснил ему, почему цена на виноград в сельском павильоне тридцать стотинок, а в городском, на базаре, сорок. Бухгалтер оправдывался тем, что цена и в прошлом году была такой же, что в селе покупают в основном работники их хозяйства… Будто и вправду о людях радеет, подавив усмешку, подумал Тодор, а на самом деле инертность, бездушное отношение к делу. Видит же, что цены на все товары, в том числе и на виноград, возросли по сравнению с прошлым годом. И сам собой родился вопрос: как же жизнь, по природе своей целесообразная и не терпящая инерции, до сих пор не исторгла этого ужа из своего русла?